Времени нет, времени нет, времени не существует.

Стою за кафедрой в исконно-нашей семинарской шестой. В чёрном викторианском плаще с пелериной. В красной рубашке. Портрет Герцена в солнечных пятнах сползает по стене. За первой партой С. — смеётся, глаза у неё прозрачные. Мне отчего-то важно, что именно она думает — продавец Фаланстера, человек, который пишет матом стихи. Лирику. Пронзительную, отчаянную, вопящую лирику.

Герберт Уэллс приезжал в молодое Советское государство в 1920-м по приглашению Каменева. Писал потом в родную английскую «Sunday Express»: Петроград — «Северная коммуна» — в разрухе после шести лет войны, в Москве лучше, но не намного. Переполненные трамваи, слепые витрины, общественные бедные столовые, детприёмники. Крестьянки молятся в церкви, на стене здания напротив плакат «Религия — опиум для народа!», а им не прочесть: безграмотные. И никто не знает, что будет дальше: то ли через год разберут запасники и сделают мемориальные музеи в петроградских особняках, то ли голодные жители городов разбегутся по стране, «города опустеют и обратятся в развалины, железные дороги зарастут травой». Дорогие западные читатели, рафинированные цивилизованные народы, на нас падает тень, а если эта махина рухнет окончательно, облако пыли надолго закроет нам солнце. Это же провал, это пропасть страшенная. Никто не хочет в пропасть. А большевики детей не едят, дорогие западные читатели, они детей географии учат. Они честные, смелые, хоть и дилетанты, они мировую революцию ждали. Дорогие западные читатели (особенно в США, если таковые наблюдаются), вы подумайте, может быть, сделаем что-нибудь — ведь погибают ко всем чертям вместе со своей страной неплохие, симпатичные в чём-то люди.

А в 1925-м году Булгаков пишет — дописывает, пытается опубликовать, бесполезно — «Белую гвардию». Почти о том же. Как погибают вместе с Городом ко всем чертям люди: честные, смелые, хорошие, воспитанные (что с того, что не красные и не белые). Дорогие читатели, ну, хотя бы посочувствуйте им, если не принимаете.

Дорогие читатели, западные, советские, марсианские! Последняя сводка: времени нет и не было. Ближайшее воскресенье ничем не отличается от воскресенья в начале мая, когда шёл снег, и ещё от того дня, когда Турбины сожгли в печи «Капитанскую дочку». Пространственно-временной континуум измеряется вечностями.

Простой пример: полторы вечности вечностей назад мне хотелось плакать над стихами о войне — а потом я вообще перестал воспринимать слова, написанные с разбивкой на строки.
Вечность вечностей назад открыли метро Сокольники. Утро было яркое. У входа дежурила конная милиция. Дамы в круглых шляпках, военные в форме, деклассированный элемент в тельняшке и с гармонью. В толпе воровали кошельки. Из окон здания у метро фотографировали церемонию открытия на телефоны. Пресса потеряла оператора телеканала «Звезда». Или нет, его потеряли позже, в позапрошлой вечности. На станции играл духовой оркестр, продавали газировку из стеклянных конусов. Жёлтый протопоезд в два вагона уехал в другую, более позднюю вечность, в которой существует метро Саларьево.

В прошлой вечности ты поцеловала меня и выскочила из вагона обратно на платформу.

Преподаватель, интеллигент типа постаревшего Мышлаевского, входит в аудиторию со звонком. Ждёт, пока звук стихнет, и декламирует с усиленной артикуляцией: «Река времён... в своём стремленьи... уносит все дела людей. И топит в пропасти забвенья... народы, царства и царей». Делает паузу. «Ну что же, друзья, будем сдавать курсовые?».

Будем. Определённо, будем.