Однажды в сентябре мы стояли вдвоём в курилке — мы редко стоим вдвоём, обычно вокруг люди, они смеются, просят зажигалку, бросаются в глаза цветом волос, каким-нибудь чудным беретом, значком на сумке, отвлекают. Но в тот раз стояли только мы и смотрели в небо.
Небо наблюдало за нами, перисто-серое. Глядело оттуда, с запредельного высока, на развороченную крышу нашего института, в которой нет и не было перекрытий, на широкие плиточные тротуары в пятнах луж, на неровный треугольник голубей над бульваром. На нас, двух маленьких человечков у чёрного забора, которые ждут снега в сентябре.
Она была в кожанке и дрожала от холода. Она почти всё время мёрзнет. Облупившийся жёлтый лак на ногтях, лохматый исландский шарф (чужой), грязные берцы («вторую неделю нет времени помыть, представляешь?»). Я прятал руки в длинное красное кашне. Красное кашне к зимнему чёрному пальто. Слишком много Стендаля, хотя отсылка задумывалась не к нему.
Случайный прохожий на просьбу закурить поделился папироской «Донской табак».
Когда она закуривала, пальцы у неё тряслись, и огонёк зажигалки суетливо подпрыгивал.
— Тяжёлая осень? — хотелось спросить мне.
— Я выгляжу так же паршиво, как ты? — хотелось спросить мне.
Вообще-то осень начиналась тяжело. И выглядел я паршиво.
Я работал курьером. Она — промоутером предвыборной кампании. У меня начинался ролевой сезон. Она меняла со скандалом съёмную квартиру.
Я уставал ужасно и ездил в общественном транспорте больше, чем за все три летних месяца. Иногда мне приходилось в один день добираться от места до места на метро, на случайном маршруте автобуса, на трамвае, на монорельсе, на маршрутке, на МЦК и на электричке.
Она возвращалась в свою-не свою квартиру, падала на кровать, не снимая ботинок.

В Лите начинался ремонт, главный корпус обрастал строительной защитно-зелёной сеткой, шаткими досками, разноцветными лесами и говорливыми рабочими. Мы учились с восьми утра или с обеда, и это было в новинку. Делали ставки, придёт ли на нулевую пару преподаватель.

Мне очень хотелось говорить, но не получалось.
Получалось читать книги и ходить по земле.
Вода в Москве-реке была осенняя, на вид плотная, застывшая, цвета и фактуры оплавившегося металла.
Как-то раз, когда я отвозил документы в офис у Лужников, я видел на реке длинную баржу-мусоровоз с партией строительного хлама — здоровенного неповоротливого крокодила в металлоломной ржавой чешуе, истыканного щепками досок.

Лофт-кварталы на юге построены из красно-рыжего щербатого кирпича, именно такого, какой представляешь при слове «кирпич» или «кирпичный цвет», и выглядят совершенно жилыми, провинциальным немецким городком из романа Гессе. Не хватает только цветов на окнах.
Градирни ТЭЦ-8 похожи на кратеры спящего вулкана. Если кого-нибудь впечатляют пейзажи промзоны, то здесь пишут про ТЭЦ подробно, с картинками и исторической справкой по району.
В окрестностях станции метро Октябрьское поле есть целый квартал футуристических сказочных замков. С башенками, шпилями и цветной мозаикой, как полагается.
Ну послушайте же, послушайте же меня, я пытаюсь рисовать словами, а акварель стекает со страницы.

Я всегда боялся говорить о том, что чувствую по отношению к городу, в котором живу. Прибегут другие со своей историей, своей мистикой, своими городами и Городами, своей любовью и нелюбовью, начнут сравнивать, кто выразился красивее и честнее, кто подобрал максимально близкое слово.
Я не хочу быть красивым и честным не хочу тоже, а особенно — и тем, и тем.
Я хочу иметь право употреблять литературные штампы как в первый раз.
По отношению к своему городу я чувствую острый, болезненный при всей его метафизичности укол той же самой иголки, которая кольнула меня в сердце два года назад на трассе в Ленинградской области при виде указателя «Москва — 637 км».

Я учусь, работаю, делаю ролевую игру, танцую по средам вальсы (обнимаю невероятно хорошего человека — и от этого легче и теплее), встречаюсь с друзьями, собираю каштаны, перевожу фанфики с английского, хожу по вечерам в лесопарк жонглировать булавами и совершенно не знаю, как жить эту жизнь.
Знаю только, что всё станет лучше, когда выпадет снег.
Это квази-религия, мы её придумали на своём втором курсе — мы двое, я и она. На том же втором курсе, когда был шекспировский театр, дерево над Малой Бронной, допуск к экзамену по руслиту с убийственным «стонет сизый голубочек» и регги-танцы на Самайн. Придумали, когда сидели на втором уже по счёту дереве — в гнезде, укутавшись в тёплый и широкий шерстяной шарф, — и я пересказывал ей сказку Андерсена о Ледяной деве.
«...Прозрачная голубовато-зеленая вода, вытекавшая из горного глетчера, была холодна, как лед, и глубока. Молодые охотники, девушки, женщины и мужчины, некогда провалившиеся в расщелины скал, стояли перед ним как живые, широко раскрыв глаза и улыбаясь, а из глубины, из погребенных под лавинами городов, доносился колокольный звон; молящиеся преклонили колена под сводами церкви; льдины образовали орган, горные потоки загудели…»
Скоро выпадет снег, и всё будет хорошо.