Неотправленное письмо
Будь осторожен, ответ без ката.
Пишу тебе с самого скромного ноутбука в мире, на котором западает кнопка с буквой «я». Это нас с ним роднит: «я» у меня тоже западает.
Дело было так: в метро наверху над Нагатинским затоном поезд резко остановился, и я хлопнулся в обморок — позор и ужас, в светлых джинсах. Упоминаю об этом не с тем, чтобы ты меня пожалел, а как о событии, которое навело меня на мысль.
Ты говоришь о Боге. Куда-то туда же и меня привела моя несуразная путеводная звезда. Этим вечером я был на службе в храме на Соколе. Я бесконфессионален, я редко захожу в церковь. Но точно знаю, что Лучезарное Высшее Сущее есть, хотя не всегда понимаю, как оно работает и вообще работает ли оно, или просто есть и светит. И вот я стоял там, в храме Всех Святых (он старый, ему три сотни лет, там крестилась моя семья и там же крестили меня), и разговаривал с Мирозданием. Мироздание, говорил я, Лучезарное Высшее, мне очень грустно. Эй, говорило Мироздание, хороший, да подними ты голову, смотри, какие фрески красивые, как в песне Аквариума, которую БГ присвоил из Франческо де Милано, ты еще играть ее умеешь, ну, смотри, Красота, видишь, Красота, Истина и Добро. Спасибо, Мироздание, говорил я, они красивые, но мне правда как-то не очень, и еще меня немного шатает и голова кружится. Эй, говорило Мироздание, тебя отпустит, как только у тебя в плеере включится песня без ассоциаций, а это будет самая первая песня, которая выпадет тебе, как только ты выйдешь отсюда, честно-честно. Дорогое Мироздание, говорил я, понимаешь, но ведь маленькая дева морская... Эй, говорило Мироздание, оставь своего Уайльда в покое, сегодня по Культуре показывали экранизацию его пьесы "Как важно быть серьезным". Мироздание, говорил я, я знаю, что я твое любимое дитя, но моя душа этого не знает, и она очень, очень несчастная, и пожалуйста, если это в твоих силах, можно, она все-таки станет хоть немножко счастливее? Глупый ты глупый, смеялось Мироздание, оно было светлое, и смотрело на меня всеми глазами этого храма, и мне было совсем не страшно, а так, как бывает, когда ты в августе смотришь на звезды, а они висят низко и гладят тебя по голове ветками яблони.
В прошлый раз я был в церкви, когда приехал зимой из Питера.
Рандомом выпала «Армия» Ночных Снайперов. «...я прикажу поцеловать того, кто от любви погиб». Меня действительно отпустило. И сердце перестало сжимать. И руки согрелись.
Мне позвонила Манькофа, и мы долго говорили. Сформулировали качество, которое меня раздражало в Сергее свет-Корнеевиче, моем солнышке всей книги: его очень манера волевым решением захватывать себя и еще несколько человек. Самоопределяться. Искренне полагать, что на основании одного« старый-и-скучный» можно разнести все к хренам, повеситься на туалетной бумаге и покачиваться над руинами, аки дохлая мышь. Мне Гуанако и Дима очень нравились — вот так, вдвоем. Потрясающие отношения, очень красивые, очень настоящие, с бонусом в виде детских травм, расставания, тюрьмы, изнасилования, степи, еще одного расставания, эпидемии и огнестрелов. Ты не превращаешься в Манькофу, не волнуйся. Она совсем другая, и она все-таки сдала свой зачет после шести часов мучений. С ней хорошо говорить - "бабы дуры, жизнь дерьмо, а мир жесток", "меня понесло в христианство в канун Рождества", "у тебя есть знакомые, которые сознательно пытались съехать крышей?", "если бы ты выбирала: неведомая ебаная хуйня или я, — что бы ты выбрала?". Включать пафос, когда хочешь, материться, чтобы тебя поняли. Ты хороший, сказала Манькофа. А я вытаптывал круги на снегу перед своим подъездом. Хороший, сказал я, но долбанутый. Хотя есть и долбанутее. Меня нужно изолировать от общества. Особенно от девушек. Все время с ними ссорюсь. Глупости говоришь, очень по-взрослому сказала Манькофа. Ты прости, сказал я, что я тебе не могу многое рассказать, я очень боюсь, что ты сначала полюбопытствуешь, а потом сама огребешь от той информации, которую получишь. Вот я сейчас лежу на диване, сказала она, клубочусь, говорю с тобой, и мне хорошо. Ты мне звони, если тебе не так.
Когда я пришел, меня матушка попросила зайти за ней в магазин. Мам, сказал я, мне грустно. Ну, понятно, сказала матушка, она же другая, второго такого, как ты, вообще нет. Да, сказал я, а я сегодня был в храме на Соколе. А свечки не поставил, сказала она, молодец, ха.
Знаешь, наверное, теперь я ничего не боюсь. По шкале была девятка, но это измеритель эмоций; есть вещи, которые над шкалой, которые превыше. Их действительно стоит бояться. Смерти, например. «...она приходит с набором отвратительных инструментов». Да, это Шварц. Он тоже немного шкала, особенно монолог о любви. Я слышу в себе отклик, значит, я прав. Когда ты прав, ты знаешь истину. А истина превыше всего. Истина есть Бог, Бог есть любовь. Всем собой я укоренен в христианской культуре, христианская культура замыкается на любви.
По-хорошему, от того, что ты теперь сделаешь со мной и с собой, от того, что я говорю и говорю ли что-нибудь вообще, уже ничего не зависит.
Если огонь обжигает мне руки, значит, это я не умею обращаться с огнем. Спички детям не игрушка.
Я обжегся, но не могу понять, больно ли мне.
Неважно.
Я с тобой.
Фиори.
@темы:
вверх