Спрошу: «Ну что Италия?» — «Как сон».
А снам чужим завидовать нельзя.
(с) А. Кушнер
А снам чужим завидовать нельзя.
(с) А. Кушнер
Неделю назад. Следовало бы говорить обо всём этом неделю назад.
Законы жанра настолько очевидны, что даже случайный таксист смотрит на нас и нехотя переключает радио с дабстепа на джаз с пронзительным саксофонным риффом. Москва за окном машины скользит пасхально-полночная, электрический цветок; подсвеченные кони со здания ипподрома на Беговой вот-вот унесутся в небо. Джаз уютно переливается. Славный-славный случайный таксист. Назовём в его честь комнатный папоротник.
Два года назад на Китай-городе в переулке горело двухэтажное офисное здание. Мыльно-радужная пена по всей Солянке до площади. Закрытые кафе. И мы с самим дорогим мне на тот момент человеком курили на пожаре: мы были смешные, глупые и жестокие.
...Мы с человеком, не имеющим ко мне на нынешний момент никакого отношения, пришли на Китай-город пешком с Яузы, из библиотеки, заслоняясь шарфами от пыльного ветра. Обедали в чебуречной за пластиковым крапчатым столиком, напротив грязного экрана, за которым передавали женские соревнования по борьбе.
(Я же не знал, когда проповедовал голубям у памятника Блоку, что всё это происходит ради того, чтобы спустя эн лет я повесил на стене в своей комнате на два гвоздя арбалетный болт. Никогда не знаешь, что плохо кончится то, что хорошо начнётся, и наоборот. Никогда не знаешь, что перепечатал чужой диплом, чтобы найти работу. Что вписался в ролевую игру, чтобы встретить любовь всей жизни, например. Вообще никогда не знаешь наверняка. Причинно-следственные связи случайны.)
Человек купил мне пирожок с картошкой в честь своего прошедшего дня рождения.
Сказал:
— Такие дела, у меня теперь есть дом. Кочевой период всё, ау, конец прекрасной эпохи. Все вещи в одном месте. Живу на Бауманке, езжу до Китай-города автобусом, чтобы прямая ветка. Три кошки. Спят везде, и на мне, и на планшете. Охренела тут — купила миртовое дерево, выращиваю. Совсем на нормального человека становлюсь похожа.
Я хотел ответить:
— Представь себе, у нас с тобой снова совпали жизненные циклы. Я живу на юге Москвы, две маленькие комнаты, под окнами площадка для выгула собак и универсам «Любимый». Над рукотворным прудом во дворах по ночам перекрикиваются гопники и гулко клекочут утки — Найт-Вэйл, только без пустыни. What a shame, Desert Bluffs, what a shame. На самом деле я там не живу постоянно, хотя кажется временами, что очень даже живу. Там трое соседей — лучше бы три кошки, или нет, не люблю кошек — и, бывает, кто-нибудь ещё ночует на кухне. Не знаю, на кого становлюсь похож, но я очень живой — никогда себя более живым не чувствовал. Только здесь дело, наверное, не в географии, не в метраже, не в точках на гугл-карте — дело в человеке. В широком-то смысле мой адрес — не дом и не улица. Ну ты помнишь — помнишь же? — мы говорили, когда были маленькими и пытались выучить хронологию царств Египта, о том, что самый привлекательный архетипический сюжет — возвращение домой. Ходил ты по земле долго-долго, радовался, огорчался, взрослел, преодолевал смертельные опасности, вытряхивал камешки из ботинок, завтракал на жерле вулкана, кого-то обнимал, когда было холодно, и кто-то обнимал тебя в ответ, слушал истории и пересказывал их другим, ты прошёл через десять стран, проплыл мимо тысячи Сцилл и Харибд, проник в пещеру дракона под горой, летал на олене — ну, что там ещё в литературе-то было, господи. А может быть, и ничего такого, никаких приключений, никакой фантастики, и ты просто вышел в магазин через дорогу купить молока и шоколадку. Купил. И вернулся — открыл дверь, снял куртку и сказал: «Я дома!», на полторы секунды опережая понимание, что ты наконец пришёл туда, куда должен был. Куда стремился всё время до этого. Вот для меня наступил момент, когда я пришёл, и меня встретили на пороге и прижали к себе, очень осторожно и очень уверенно. И я понял, что вернулся домой.
Но на самом деле я ответил:
— Ты молодец. Рад за тебя. Я иногда живу у своей девушки, но от неё в институт ездить далековато.
Где-то в Москве есть памятник Блоку, голуби, дерево на Малой Бронной, Москва-сити, «золотые мозги» на Ленинском, многоэтажные готические замки на Октябрьском поле, Щукинские небоскрёбы, Лефортовский тоннель, мосты, мосты, мосты, туман, туман, туман, изгибы рек, орнамент метро, МЦК, железной дороги; цветочные ларьки, вокзалы, памятники, пустынное Садовое. В такси саксофон в колонках меланхолично сплетает длинную историю скитаний с повторами и трезвучиями, зыбкую, как сигаретный дым. У меня в одной руке горшок с папоротником, а в другой — чужая ладонь. И вся Москва — наша. И мы возвращаемся домой. Потому что лучшая часть путешествия — это возвращение.
Если мы давно не разговаривали с кем-то из тех, кто читает меня в дайри и интересуется происходящим в моей жизни, — считайте, что вот теперь я рассказал вам всё, что мог. Слова — несовершенный инструмент, но другого пока не придумали.