Ты стоишь надо мной в броне
из шёлка и серебра,
и я уже проиграл и сдался.
(с) Немного Нервно
из шёлка и серебра,
и я уже проиграл и сдался.
(с) Немного Нервно
По воскресеньям в этом семестре я снова работаю.
Повторяем с учеником абстрактные существительные в английском. Впервые отказываюсь от кофе на работе: очень болит голова и сердце. За окном метель, я после ночной игры спал четыре часа и залипаю на снежинки на сером фоне.
— Придумайте мне какое-нибудь предложение на перевод? — просит ученик.
— «Пожелай мне удачи», — на автомате выдаю я.
— Мм. М. Ладно. А ещё какое-нибудь?
— «Времени всегда недостаточно, поэтому я не думаю о смерти».
В прошлую среду поздним вечером я стоял на Октябрьской радиальной, ждал, пока из тоннеля выкатится поезд, чтобы отвезти меня на пересадку (ближе к полуночи они на всех ветках ходят раз в три-четыре минуты), и чувствовал себя девятнадцатилетним курсантом Фрэнсисом Хейгом.
На улице было минус восемь или минус десять, но я не мёрз в осенней куртке, и собственная несуразность меня забавляла: и вывернутый капюшон, и съехавший на сторону шарф, и брюки, выбивающиеся из высоких военных ботинок. Даже свитер на мне под курткой был ужасно дурацкий. Типичный Фрэнсис в увольнительной – растрёпанный, одетый не по форме, но всё равно в милитари и около, потому что не видит альтернативы. Счастливый и влюблённый по уши.
Она говорила со мной, она поправляла мне шарф, она взяла меня под руку на улице, ааааааыы, быть не может!
И так странно, что мальчишка с эйфорической улыбкой из вечера среды и измученное лицо, которое я видел в стенных зеркалах зала на полигоне утром воскресенья, — это один и тот же человек. И что этот человек — я.
Игра меня вымотала, как моего персонажа вымотал бы марш-бросок с полной выкладкой километров на двадцать пять. «Маленькая междусобойная кабинеточка» как «маленькая победоносная война»: ничто не предвещало. Очень тяжёлая социалка почти без событий, бьющий по мозгам уровень абсурда, убитые нервы и, вишенкой на торте, личная ветка с ОБВМом во все поля, на которую уходит восемьдесят процентов времени.
Сюжет был да сплыл, пришлось играть по хардкору: исключительно в характер и в попытки удариться всем собой об жестокий реальный мир. Посредственный психологический тренинг. Влезть если не в чужую голову, то в самый уязвимый вариант своей. В неумение объясняться словами. В панический страх выглядеть смешным. В огромное личное пространство и ранжирование людей по степени допустимости тактильного контакта. В моральную усталость и психосоматические срывы.
К действию мотивация подтягивается сама. А вот когда думаешь, думаешь, думаешь, перебираешь по сотне вариантов один другого хуже и не можешь прекратить – это замкнутый круг.
— Ну эй, это всё равно игра для нас, — сказала мне Эра, уже тогда с интонацией «Я-Монтгомери-я-классный-верьте-мне».
Здравствуйте, меня зовут Фрэнсис, и я морально сломался об Алисию Аделаиду Кэмерон (которая на самом деле npc, спасите!), а потом сразу же об Александра Дэвида Монтгомери, чтобы уж наверняка. Первая меня не добила, зато у второго есть все шансы.
Отчёт с этой игры мог бы быть экскурсом в эмоциональные реакции интроверта-невротика. Но у меня этот экскурс плюс рефлексия продолжались неполные сутки, и продлевать это текстом нет желания вообще. Спасибо, пожалуйста, не надо.
Зато я могу поскользнуться и упасть в фанфикшн. Я всегда могу упасть в фанфикшн.
(Почему тексты по ролевой игре можно считать фанфиками? Потому что ты пишешь о чужих персонажах, правильно, садись, пять.)
Предсмертные письма к одной несостоявшейся дуэли. Ворох черновиков, сумбурно, скачущим почерком.
особо блестящие фрагменты«Монтгомери!
Очень стараюсь не начинать письмо с оскорблений, но после обращения рука сама тянется вывести «ты мудак» и добавить ещё какое-нибудь ругательство. Но тогда и тратить на это бумагу мне, получается, незачем. Нет смысла писать то, что можно проорать в лицо».
«Монтгомери,
я ведь думал, что буду писать тебе длиннющие письма с каникул. В несколько листов каждые пару дней. Всегда было очень смешно смотреть, как ты с презрительной гримасой пытаешься разобрать мой почерк. А вместо этого выходит, что даже на это письмо я не получу ответ – потому что, раз уж ты соизволил его прочитать, значит, отвечать тебе уже некому».
«Меня год учили правильно умирать – и ещё через пару лет даже научили бы, может быть. Если ты сделал перед смертью всё, что мог, а она всё равно наступила, в последние секунд пять можешь успокаивать себя тем, что был прав. Ты бы сказал, что я придурок, и офицерский состав должен мечтать о генеральских погонах, а не думать о смерти. А какая разница, о чём я думаю, если мне от этого спокойнее?»
«Чёрт побери, как здорово, что хотя бы в письме ты не можешь меня перебивать. Хотя я мысленно додумываю комментарии за тебя. И сам на себя за это злюсь».
«Страшно, что, по большому счёту, человек всегда абсолютно один. Даже на семейном празднике, в своём отряде или в постели с девушкой – всё равно. На войне ещё не самый худший вариант. С винтовкой можно быть одному, но в иллюзорной безопасности. Где-то обоймы на две».
«Как я умудрился к девятнадцати годам и двум месяцам проебать всё, что можно было проебать в жизни? Ну, знаешь, это быстро делается. Мне потребовалось три дня, одна приключенческая история с похищениями и один скандал в коридоре».
«У Джека Лондона в одном романе – тебе неважно, в каком, всё равно не прочитаешь, тебе такие книги не нравятся, - главный герой по имени Фрэнсис Морган в ночь перед рассветом, когда его должны казнить, думает длинный, очень книжный, конечно, внутренний монолог про то, что он ни о чём не жалеет, потому что в последние несколько дней своей жизни он встретил лучшего друга и прекрасную девушку. Вот я могу сказать то же самое. Я встретил лучшего друга и прекрасную девушку и завтра, скорее всего, умру. Только у него это всё было по-настоящему. А у меня – суррогат. Как эрзац-кофе».
«Монтгомери,
я знаю, что так не бывает, и люди не меняются с полпинка, но, если ты вдруг читаешь это письмо после моей смерти и чувствуешь по этому поводу что-то ещё, кроме недовольства по поводу раннего подъёма во время каникул, — пусть эта история всеобщего идиотизма тебя хоть чему-нибудь научит.
Не становись той жуткой равнодушной сволочью, которой я так не хотел тебя видеть. Пожалуйста».