Цитатник.Цитатник:
Дед Сандрия был врачом. Отец Сандрия — врач. Старший брат — врач.
Что может выйти из самого Сандрия?
Природа не наделила Сандрия талантом, но трудолюбие и прилежность от таланта не зависят. Ему ведь повезло родиться Придлевым — повезло родиться в приличной, уважаемой семье с хорошим именем. Повезло к совершеннолетию получить крепкое домашнее образование, тогда как далеко не все его сверстники умеют даже читать. Повезло родиться мальчиком и потому иметь шанс на образование институтское. Если он подружится с трудом и терпением, то будет вхож в аристократические дома как личный врач.
Если же он вместо этого продолжит бродить по ступеням Йихинской Академии, то только подведёт семью.
...Мгновенно захмелевший Сандрий доверительно объяснял собравшимся, что именоваться Приблевым ему, пожалуй, даже нравится — что он с первого дня знакомства немного завидует тем, кому перепало прозвище, что это, мол, это же так компанейски.
Из Академии же он [Валов] когда-то привёл за собой Приблева («мальчика Приблева», как неотступно называл его Гныщевич). Безапелляционно заявил, что метелинские активы небесконечны, а «побочный, гм, проект» (Драмин поспорить был готов, что для Гныщевича — главный) требует разумно распоряжаться средствами. Приблев — как там говорил Хикеракли? «любит финансы»? — распоряжаться средствами был рад и даже «набросал уже, ну, стратегию». Гныщевич же к «мальчику Приблеву» изначально проникся своеобразной покровительственной нежностью, а потому взял его на «побочный проект» не раздумывая — чтобы, значит, чужих до того проекта поменьше допускать. И вот опять Драмин поспорил бы, что через пару месяцочков заменит он Приблевым нынешнего главного счетовода. Сейчас-то Приблев смущается, вперёд не лезет, но уж Гныщевич-то смущаться не будет, как уверится в его способностях.
— У меня для вас такие новости, такие… А может, и не новости вовсе, но всё равно интересно, — не мог сдержаться Приблев. В последнее время он сменил свои очки на похожие, только почему-то с цветными, ярко-жёлтыми стёклами. Это выглядело одновременно очень молодо и очень взросло; так выглядело, как будто он молодился, хотя молодиться ему, конечно, было пока что вовсе незачем. И может, именно из-за этих по-европейски жёлтых стёкол сейчас и казалось, будто энергия хлещет из него совсем уж через край. Приблев с лёгким смущением объяснил, что, вообще говоря, вовсе ему не полагается рассказывать того, что он сейчас расскажет, но как тут удержишься, тем более что и беды никакой не выйдет, а толк, наоборот, имеется.
Сплетничать то есть надумал.
Приблев знал о новом налоге уже давно, однако не стал делиться своим знанием ни с кем — посчитал, что это было бы неэтичным поступком в адрес хэра Ройша. Недели полторы назад закон наконец-то огласили.
И дома стало тягостно.
Придлевы не осуждали и не обсуждали. Мама шутливо заметила, что давно хотела взять дополнительных учеников, — она давала юным аристократам и даже разночинцам уроки фортепиано. Отец молча нахмурился. Юр раздражительно пожал плечами.
«Я учёный. У меня нет времени на такую чепуху».
Он учёный — и несравнимо лучший, чем Приблев, и у него никогда нет времени на чепуху. А это значит (не сказал никто вслух), что чепухе следует стать уделом Приблева. И отец, и мама, и Юр возмутились бы, заяви он о таком, но мысль невольно глодала.
Приблев в который раз поразился тому, как легко всё это звучит, пока остаётся фигурками на карте. Легко и очевидно.
[Алмазы] Слёзы были лучше. Слёзы — это неловко, неуютно, но естественно и понятно. Приблеву очень хотелось попросить: не стесняйся плакать столько, сколько тебе нужно, — но он не решился.
[все еще Алмазы] И потом, Приблев надеялся, что, может быть, правда сумел бы как-то помочь если не верным словом, то хотя бы просто своим присутствием.
Ему бы, ну, ему бы этого искренне хотелось.
[Веня] Приблев не ругается из любви к ругани, из него не получается врач, зато среди врачей он вырос, он слишком стеснителен для советов не по делу — к нему стоило бы прислушаться.
«Мой диагноз, господин Приблев», — сухо потребовал хэр Ройш.
«Не имею понятия, — Приблев беспечно развёл руками, — я не врач!».
«Мы, конечно, много чего сделали, и с логической точки зрения с графом Тепловодищевым вышло не хуже, чем, скажем, с бароном Копчевигом, но я, знаете, чем дольше живу, тем яснее вижу, что логическая точка зрения обычно мало кого интересует.»
[Золотце] Когда я лишился дома, вопрос съёмных комнат встал естественным образом — у города нет возможности, а у меня желания восстанавливать Алмазы. И не менее естественным образом господин Приблев пригласил разделить его временное обиталище, где он скрывается от чрезмерной родительской любви. И знаете что? На третий же день, стоило мне привести свои чувства в порядок, господин Приблев заявляет: нам, мол, стоит чётко распределить, а то и зафиксировать на бумаге, кто и какую долю этих комнат будет оплачивать!
Ещё на совещании Революционного Комитета Плеть отметил, что все меняются. Хэр Ройш с Коленвалом лучше устроились в собственных костюмах, распрямили спины, а Приблев с Драминым наточили любопытство.
От таких вопросов Приблеву немедленно потребовалось поправить очки.
Ну не понимал он, не понимал, как можно выносить какие бы то ни было решения, пусть и рекомендательные, не разобрав вопрос подробно! А это означало разговор, а разговор затягивался.
Неловко вышло, когда мальчик Приблев, привычно не думая о том, что покидает его уста, поведал днём: мол, Бюро-то Патентов вернулось ещё вчера.
Вопиюще прекрасно вне контекста также Золотцевское: «Сандрий, попробуйте услышать мой вопрос.»
Сумбурные ролевые хэдканоны.Люди взрослеют после серьёзных потрясений. Через испытание, через беду, через ответственность. В общем случае, через преодоление травмы. Так чаще всего бывает с высокодуховными юношами. Взрослеть через травму больно, больнее, чем сломать руку — даже в нескольких местах закрытым переломом.
Сандрий Приблев, домашний мальчик двадцати лет, думает, что умеет принимать всех такими, какие они есть. Со всеми их выкрутасами. И меркантильного Гныщевича, и неземного графа Набедренных, и артистичного Золотце. Но в чём беда: люди не могут просто сидеть в углу, им свойственно совершать поступки. Когда же нужно иметь дело уже с поступками и принимать их, всё усложняется.
Сандрий Приблев, домашний мальчик двадцати лет, пишет строчные буквы «б» и «д» одинаково — только росчерк сверху зеркальный. В свете своего прозвища – разницы получается не то что в одну букву, в один штрих над ней – очень над этим смеётся. Имеет привычку при ходьбе сцеплять руки за спиной. Лихорадочно частит в речи, когда волнуется. Делает много лишних невротических движений: постоянно поправляет воротник, расстёгивает и застёгивает верхнюю пуговицу рубашки, снимает, вертит в руках и надевает обратно очки. Живо жестикулирует, если увлечён темой разговора. Страдает нарушением зрения в -1,5 диоптрии. Равнодушен к бытовым вопросам. Плодотворно культивирует беспорядок в мыслях и вещах.
Как же его угораздило-то, господи? Типаж очкарика-интеллигента. Мальчик умный, голова квадратная. Не понимает ничего, не видит, не замечает: не то чтобы преднамеренно, само так складывается. Не заслуживает жалости, говорили они. Ну как, как его не жалеть — человека, который перекраивает государственную экономику и в собственном футляре от очков теряет эти самые очки? Когда он, интересно, в первый раз в жизни посмотрел на коридор цен — когда его писал для петербержских лавок?
Только-только съехал от родителей, решительный смехотворно. Можно не есть суп, ура, наконец-то никакого супа. И шляпу можно не носить, если не хочется. И работать по ночам при полном свете, не опасаясь, что заглянут, пристанут с расспросами: «Что такое, Саша, почему ты не спишь, опять что-то по учёбе запустил?».
На сколько процентов поднимать тарифы на городской транспорт, чтобы весной остались деньги на техосмотр и запуск депо?.. Где в Людском районе найти недорогую прачечную, чтобы не перекрахмаливали рубашки?.. Как признаться родителям, что ты член Революционного Комитета? Они вроде знают, а вроде и нет, вслух это не проговаривалось ни разу. «Секретаря Союза Промышленников» после сцены, но проглотили. Вот брат в курсе, но брату ни до чего, и не до политики в первую очередь.
В детстве мама пыталась научить играть на пианино — так, для общего развития. Приличная семья. К двадцати годам из всего музыкального образования в памяти задержались, и то неточно, два-три расхожих простеньких вальса. Иногда за это бывает стыдно: ну, за недостаточный культурный уровень. В музыке, в литературе, в философии — по нулям, так, вприглядку по спискам из Академии. В таком-то веке в такой-то стране такой-то такой-то создал такой и вот такой шедевр. Кто создал?.. Какой шедевр?..
И Гныщевич в своей снисходительной ироничности, и Золотце в своём ехидстве были ох как правы.
Для семьи Придлевых Золотце всё ещё «сын покойного ювелира».
Отношение к семье лучше отношений с семьёй. На эмоциональный аспект юношеская возрастная дурь не влияет. Весь личностный рост первых двух курсов: метания между уважением к родителям, уважением к себе и стремлением что-то им доказать. Старательно добивается, чтобы в нём признали взрослого человека — а такой ли уж на самом деле взрослый?
Отец из-за судов и расстрелов лишился едва ли не половины пациентов, мама — учеников. Цены на муку в городе выросли, пирожные пекут по числу гостей, приглашённых на чай. Но больше ничего не изменилось. По воскресеньям на ужин подают запечённую рыбу, кольца для салфеток до блеска чистые, баба Ваня после ухода гостей моет порожек, чтобы шельмы в дом не пробрались, отец зовёт маму Полинькой на двадцать седьмом году брака. Всё это очень светлое и очень настоящее.
Ему бы хотелось, чтобы у него было так же. Не сейчас, конечно, но когда-нибудь. Он невероятно далеко ушёл с той ровной дороги, которую ему предназначали, да и едва ли совпадал с этой дорогой с самого начала, — но чем дальше он от их нормальной жизни, тем выше ценит их простоту и спокойствие, их устоявшийся быт. При всех его сложных взаимоотношениях с людьми, при всех логических головных аргументах в пользу того, что для семейной и личной жизни он не создан, при шутках-самосмейках, что первой его влюблённостью был Метелинский завод, а второй — Союз Промышленников, он всё же хотел бы встретить человека, с которым они будут счастливы. Но думать об этом непросто, а говорить — и того сложнее.
Потенциально опасная тема. История большой дружбы, нездравой симпатии и игроцкого взаимонепонимания. Приблев и Золотце.
о канонеВ первый раз за всю книгу Приблев обращается к Золотцу по имени на развалинах Алмазов.
Там есть запараллеленный момент: в «Анатомическом театре», когда Золотце в истерике по поводу смерти батюшки разговаривает с Временным Расстрельным, и Приблев кладет ему ладонь на плечо, чтобы успокоить, Золотце сбрасывает его руку. Потом проходит месяца два, наступает семьдесят пятая глава, Золотце — ну надо же — в печали по поводу расстрела Метелина, Приблев — ну надо же — кладет ему ладонь на плечо, чтобы успокоить, и Золотце в ответ его обнимает. Корзинка с котятами.
Вообще та самая 75 глава не со стороны рассказчика она же о том, насколько Золотцу - это Золотцу-то, мальчику-манипулятору, - неловко близкого, так недавно ставшего близким человека ломать. Надо ломать, потому что не сейчас, так потом, надо намекать и завербовывать, надо, чтобы ко всему прочему стал и остался сторонником. Чтобы понимал, что правильно, чтобы было всё правильно, выгодно и на своих местах. Но, но... но нет. Особенно в условиях, когда самому все еще продолжает быть моментами больно об окружающий мир, а с этим человеком можно на несколько секунд закрыть глаза. То есть это одновременно про желание хвататься за кого-то и необходимость его полностью захватить. Мне-игроку очень страшно за то, как может встать между ними двоими в не лучший момент все Бюро Патентов в Золотцевской голове и эта непобедимая парадоксальная нормальность - в Приблевской.
про гипотезы, АУшки, безобоснуйность, а заодно про личные связи вообще и непростые отношения с книжкойЕсли скатываться, то скатываться по наклонной и со свистом. Хронология: расстрел Городского совета — ноябрь, смерть господина Солосье и приезд Золотца из Столицы — конец декабря. Осада города: лежит снег, но почти весна — конец февраля или начало марта. Приблев и Золотце живут вместе с переменным успехом месяца два. Как игрок я не люблю простые и понятные, как топор, взаимодействия героев. Истории про дружбу и созависимость выглядят выигрышнее вербально непроговорённых влюблённостей, а последние, в свою очередь, — адекватнее фанонных пейрингов на месте канонной рафинированной двусмысленности. Но тут всё сложно. Такие нежные, прекрасные и эдельвейсовые отношения буквально просятся, чтобы про ним проехались пару раз подкованным каблуком, мимоходом вывернув и припечатав. Общий концепт этой игры выражает одна фраза из книги: «Штаб желает скомандовать нам пройтись строевым шагом по орхидеям».
Мне-ему двадцать лет. У меня есть любимая работа. Есть любимая семья. И есть человек... Ну, тут не так просто подобрать слово, но. И с этим человеком, самым дорогим, самым важным, самым-самым, у меня не случилось ни единого момента, когда он нуждался бы во мне больше, чем в ком-либо ещё. Ни единого подтверждённого момента, я имею в виду. Здесь сам факт позволения роляет больше взаимности. Ну вот кого я буду пытаться вытаскивать, если меня сломает? Кто он мне?
Но, само собой, нет. Мой соигрок - мазохист. Леший, леший, леший, это рискует быть критически больно.
длинный ролевой текст, призванный расставить приоритетыПриблев иногда немного растерянно думает: нельзя, ну нельзя чувствовать себя настолько счастливым, когда вокруг творится такое. То есть не то чтобы нельзя, не то слово, но... неадекватно обстоятельствам, что ли.
Он счастлив — неадекватно обстоятельствам — едва ли не двадцать четыре часа в сутки.
На работе счастлив возможности с полной отдачей и высоким КПД применить свои способности по назначению. (Продовольствие. Издержки производства. Рынок сбыта. Инфляция остановилась в районе двадцати процентов. Распиленные вагоны наконец-то приписали по накладной сырьём наполовину к ремонтному депо, наполовину к Метелинскому заводу. Задним числом, кажется, приписали — ну ещё бы, времени-то сколько прошло. Уже потом, дома можно просмотреть оставшиеся бумаги, и всё окончательно сложится в единственно верный итоговый вариант. Всего-то ещё полночи без сна и пара чашек кофе, но это неважно, глупости, это всегда так.)
Счастлив, когда его выдёргивает Гныщевич со своими наглыми рискованными проектами будущей экономики города Петерберга. Проскочить в нескольких миллиметрах от падения, но всё-таки не упасть. Приблеву как-то спокойнее в экономике, нежели в политике, — и он всё никак не может перестать смеяться про себя над тем, что случайно обнаружил фразу, которой можно Гныщевича остановить в случае чего: «По моим подсчётам, это невыгодно». Вот тоже смешно: по производимому впечатлению Гныщевич сейчас среди них едва ли не самый оптимистически настроенный человек.
Счастлив забегать к родителям в гости, в уют и тепло, где его по-прежнему любят и ждут, но теперь никакой неловкости от их заботы можно уже не ощущать.
У себя дома счастлив всегда — потому что дома Золотце, а если даже и нет, то всё вокруг буквально кричит о том, что это и его дом тоже. И, может быть, вечером они будут сидеть в Приблевской комнате, потому что в ней большие кресла, и разговаривать, и пить чай или что-нибудь покрепче, и Золотце будет щуриться на свет этой своей чудной индокитайской лампы, с притворной серьёзностью расспрашивать о чём-нибудь и над его, Приблева, ответами по-дружески, почти ласково подсмеиваться. Всё-таки очень, очень хорошо, что он не отказался тогда от предложения снимать жильё вместе, не сбежал, не переехал в графский особняк, — из-за Вени, конечно, не переехал, но это, наверное, и к лучшему. Если всем четверым от этого только и исключительно положительные последствия — точно к лучшему. А стоят их комнаты недорого, по петербержским дореволюционным ценам большая удача, от зарплаты Приблева, положенной ему в Союзе, его часть квартплаты выходит ровно в треть.
Однажды, после случая с Тепловодищевым, когда Золотце расплевался с Временным Расстрельным, он сначала вернулся домой злым ужасно и высказал Приблеву, за неимением других собеседников, всё, что думает об «этих болванах, которые всех нас угробят, как вы не понимаете, и себя в первую очередь». На попытки его убедить разумными доводами (а Приблеву довольно трудно было выдумывать разумные доводы, не зная всей картины) нашипел и сбежал. Пришёл поздно ночью, рассеянно-задумчивым и с шоколадкой. Сказал, от щедрот ЗаБэя, а у того, видно, от щедрот графа, но как знать. И ещё сказал что-то в стилистике: «Но, знаете, может быть, и обойдётся... Есть способы». Потом понеслось: провокация, реакция Четвёртого Патриархата, подготовка к осаде, но почему-то именно тогда Приблев до конца поверил, что Золотце-и-его-друзья, если захотят, смогут всё.
Фанфики и около.Три часа
(фанфикшн)
вольное продолжение истории ареста…Приблев читал в какой-то монографии о массовом психозе, что в чрезвычайных ситуациях в первой шоковой фазе едва ли не самая распространённая реакция – впадать в ступор. Вслед за этим в противофазе потерпевший предположительно должен был ощущать нервозность, неспособность сосредоточиться, хаос в мыслях и частные проявления психосоматических реакций. Что-то наподобие с ним и происходило, он почти жалел, что не имеет возможности подробно фиксировать стадии.
Он думал вначале почему-то всё ещё о забытых перчатках. Потом вспомнил, как те же самые перчатки оставил зимой первого курса на столе в «Пёсьем дворе», а девушка-официантка вернула. Потом вдруг очень резко подумал: какая нелепость – сказать человеку в последний, может быть, раз что-то настолько глупое, что теперь сам не можешь припомнить фразу. Получилось, что с Золотцем они так и не попрощались. Не то чтобы в их положении слово «Прощайте» могло бы что-то всерьёз изменить, но всё равно было ужасно обидно. Попытался задним числом сообразить, не видел ли он кого-то или что-то подозрительное по пути от кольца казарм Северной части до Людского – бесполезно. Потянулся проверить, не выронил ли ключи в тёмном переулке вместе с платком и коробком спичек – спохватился, что пальто у него вообще-то отобрали, а карманы досмотрели. Преодолевать панику было уже бессмысленной тратой ресурса, к тому же кто его здесь видел, но окончательно срываться не хотелось. Индивидуальная паника возникает… По той же монографии, в случае непосредственной угрозы жизни и безопасности. Ну, это есть. Наверное, даже «процесс ожидания опасности» ближе. В замкнутом пространстве, да. При ограничении свободы передвижения — у многих. Если сознание выстраивает блок, включая механизм замещения.
В какой момент всё пошло не так? Когда? Он давно говорил, кажется, не то Мальвину лично, не то на каком-то общем собрании, что план, возможно, и хорош, но очень ненадёжен, почти обречён. Слишком много допущений. Слишком много доработок. Поэтапная последовательность – провальная схема, на каждом этапе может произойти сбой. Так когда же?..
Государственная измена. Какая неподъёмная, шкафообразная формулировка. В тот час, да что там, минут сорок, в день перед неслучившейся осадой, когда они с Золотцем одновременно оказались дома, они – в шутку, конечно, от нервов – прикидывали, в каких преступлениях с позиции законодательства Росской Конфедерации их можно обвинить. Гос измена там, разумеется, фигурировала; и бунт, и подстрекательство, и терроризм, и убийство… Они ещё поспорили, тоже шуточно, о том, в подрыве каких именно устоев они более повинны: Золотце стоял за моральные, апеллируя к ущербу, причинённому душевному здоровью граждан, сам Приблев – почему-то за государственные. По бюрократическим, видимо, причинам.
Если знали их адрес, ждали у дома, обратились к нему по фамилии, значит, побывали и у родителей. Мама, наверное, ужасно перепугалась. Что бы она ему сказала? «Как же так, Сашенька? Как это ты – государственный преступник?». Он так ни разу и не поговорил с родителями напрямую о своих политических воззрениях. И о действиях тоже, да. Тех, кого объявлял изменниками Временный Расстрельный Комитет, приговаривали вместе с семьями. Нет, с семьями – вроде бы уже посмертно членов Городского Совета и потом не отказавшихся от родства с мнимыми заговорщиками. Леший, только бы, если вдруг возникнет необходимость, родители сразу от него отказались! Невелика потеря, ну, правда, невелика. Вот Юр – молодец, Юр хороший, порядочный, талантливый, ни в чём не замешан ни на одной из сторон. За тем лишь исключением, вежливо и безжалостно напомнил внутренний голос, что некие предприимчивые молодые люди ходили в бесснежном ноябре к некому аристократу с бумагой, украшенной Юровой подписью. «Ну вот ещё! – возмутился Приблев такому предательству со стороны подсознания. – Когда это было, кто об этом помнит? Разве что у генералов осталась какая-то архивная документация».
Точно, ведь ещё и генералы!.. Кто выписывал ордера, с чьего ведома вообще инициировали задержания в городе? Нет, у генералов как раз очень логично – они с самого начала договаривались о сдаче по требованию преступных гражданских лиц. Значит, поступили, как собирались. Только сами как оправдались за переворот, за то, что не удержали власть?
Неважно. Сидя в камере, этого не узнаешь. А надолго ли он, собственно, в камере – и что творится сейчас за её пределами?
…Через три часа в одиночке Приблев в энный раз пришёл к выводу, что в Петерберге сейчас всё скверно, и членов Революционного Комитета взяли под стражу приблизительно в одно и то же время. Представил себе арест того же Твирина – мороз по коже. Что уж говорить про графа Набедренных?.. Веню ведь даже не успели похоронить.
В этот момент его постигло очень неожиданное и странное открытие: клиновидная кость черепа по форме напоминает цветок орхидеи.
Приблев рассмеялся вслух. Прозвучало истерически.
Только тогда — как написали бы в книге — он понял, насколько же ему на самом деле страшно.
Про мёртвого Метелина и пока живого Приблева. Почти философский диалог. Пятнадцать часов в камере — с лихвой хватит на размышления. Спасибо, Мила, ты чудесный соигрок.
читать дальшеА.: А как считаете вы - вы заслуживаете наказания?.. Хотя вы вряд ли сможете мне что-то объяснить. Хикеракли не смог.
С.: Это очень сложный вопрос, но я его тоже себе уже задавал. Зависит от того, с какой точки зрения. С точки зрения закона Росской Конфедерации - однозначно да. Но с этой стороны заслуживают наказания и те, кто допустил, чтобы мы все это сделали. С нравственной точки зрения, наверное, тоже да. Потому что в какой-то момент - даже не в один - все вышло из-под контроля. Несколько раз, как минимум, выходило, но мы не остановились. А в высшем смысле одного единственно верного решения: нет, не знаю. Это действительно сложно.
Но за себя могу сказать в плане личной ответственности, что я - да, виноват. Не перед теми, кто будет меня судить, и не перед тем, что они представляют, но в том самом высшем смысле - да. Потому что слишком уж часто убеждал себя и отступал в сторону.
А.: В высшем смысле виноваты те, кто берет на себя слишком много.
Отступали в сторону? Чтобы не принимать решения, дозволить свершиться страшной ошибке?
С.: А вот тут уже вопрос, не берет ли на себя слишком много тот, кто именно сейчас останавливает нас. Но это плохой вопрос.
Да. Именно так, к сожалению.
А.: Именно сейчас - лучше, чем никогда. Вы ведь видели то, что о... вы успели сделать. Своими глазами смотрели.
Мне хочется попросить вас сказать, что все это было не всерьёз. Но обманываться я не хочу.
...но и винить вас, видеть в вас врагов я не могу.
С.: Вот это и было, наверное, самое страшное. Дойти до необходимости видеть в людях врагов.
А.: Почему же вы не остановились до того, как это стало жуткой реальностью?
С.: Знаете, я, сейчас, наверное, большую глупость скажу, и со мной многие поспорят, но это задним числом уже видно все целиком и легко говорить, а тогда ведь не было конкретного момента. Границы между жутким и не-жутким - не было, совсем. Больше того, ее и сейчас нет, все смешалось так, что кошмар и абсурд не отличишь от попыток их преодолеть. Инерция. У вас когда-нибудь случалось такое, что вы смотрите на человека и понимаете, что это уже не он, другой? И нет вроде бы никакой границы и никакого события отдельного, после которого можно было бы констатировать, что с ним что-то произошло, но это теперь совершенно другой человек, который и говорит, и думает, и действует, главное, как-то совершенно по-другому.
А.: Было, но... Тем не менее, по-вашему, непонимание делает менее виноватым?
С.: В чем? В каждом конкретном событии - нет, не делает. В том, что не остановились - да.