Альмейя

[fiorino]

На 7 ноября 2015 года моя квента на игру выглядела....

...вот так.

...вот так.

Биография Рауля виконта аль Наррель, версия хронологическая:

1416-1428 - детство и мимими.
1428-1433 - Королевский кадетский корпус, эпопея с аль Туаром, виенский язык, первые стихи, разочарование в военке
1433-1435 - служба при ген.штабе
2-я пол. 1435 - 1436 - перемирие с Виеной, жизнь в Альдаре, "литературный" кружок, театральная и светская тусовка, знакомство с И. в заведении аль Сюлли
1437 - пиздец!!
январь - смерть короля Леона III
февраль - смерть графа Флорана
март - война
май - смерть матери
ноябрь - убийственное перемирие с Виеной
1438 - война, перемирие, возвращение в столицу, возобновление встреч кружка, жизненные разногласия с братьями
июнь 1438 - попытки забыть И., метания, арест и суд Инквизиции
октябрь 1438 - отъезд в поместье, осенняя охота
ноябрь 1438 - таймлайн игры

А через месяц на 7 декабря...

...как-то так.

...как-то так.

Имя: Рауль аль Наррель
Статус: Средний сын в семье графа аль Наррель, вассала-примус, крупного землевладельца северо-запада Аргенды. Если считать лес ресурсом, то ресурсная аристократия. Благосостояние семьи пошатнулось дважды – когда граф Флоран аль Наррель, отец Рауля, вкладывал собственные средства в стабилизацию экономических отношений с Виеной, и потом из-за последнего виенского десанта, но ещё не всё потеряно. В настоящий момент глава семьи - Ферран, старший брат Рауля. Учитывая, что он пока не женат и не имеет детей, Рауль получается наследником первой очереди и этому не рад.
Возраст: 22 года
Служба: военный, окончил Королевский кадетский корпус в Альдаре (учился с 1528 по 1533 год), служит в Генеральном штабе по линии снабжения в чине лейтенанта.
Сын дипломата, покойного главы ведомства по делам иноземцев. В настоящий момент размышляет над предложением виконта аль Ансо, преемника графа аль Нарреля, выйти в отставку, стать его помощником и в перспективе продолжить дело отца.
С пятнадцати лет пишет стихи, втайне мечтает о публикации под псевдонимом.

Характер
В жизни, по собственному мнению, Рауль не то что не состоялся – ни к чему не проявил ни малейших способностей. Никакой военный, очень средний штабист, нелоялен к политике Совета, плохой брат, посредственный рифмоплёт. Невротик в состоянии перманентного переезда, но ценой невероятных усилий и успокоительных снадобий выглядит со стороны человеком уравновешенным. В основном своём модусе внешне спокойный, молчаливый, заводит знакомства охотно, но несколько неловко. Единственное, что хорошо делает в общении, - держит дистанцию. С трудом и только по прошествии длительного периода времени сближается с людьми. Чаще всего вежливо и нечитаемо улыбается. Пессимист, полагает, что всё, что ни началось, добром не кончится. Исполнительный, но без выдающихся способностей, дела всегда доводит до конца, хоть и не идеально. В экстренных ситуациях испытывает иррациональное желание забиться в угол и сидеть там тихо, но обычно находит человека, который знает, что делать, и подчиняется его решениям. Если никто не знает, что делать, а все вокруг паникуют ещё больше, чем он сам, Рауль в состоянии на непродолжительное время взять себя в руки и разобраться с форс-мажором по мере сил, но после этого точно пойдёт тихо сидеть в углу - чтобы никто не подумал, что он в состоянии регулярно что-то решать.
С окружающими его людьми Рауль очень лицемерен. Близких у него мало, и самых близких он уже так или иначе лишился, а с посторонними ему не хватает смелости быть собой. У него есть один классический образ себя самого, который он с вариациями и иногда диаметрально противоположными мировоззрениями представляет перед всеми. Со старшим братом, Ферраном, он притворяется не очень решительным, но всё-таки настоящим аргендцем с соответствующими убеждениями, с младшим, Фиделем, – отчаянным, хоть и вынужденно бездействующим заговорщиком. С армейскими в спорах отстаивает права штаба, штабскому начальству в красках расписывает, как жалеет, что у него не сложилось с действующей армией. Рауль очень устал от собственного лицемерия, но уже ничего не может с этим поделать. Даже в попытках быть откровенным – например, с участниками «литературного» кружка, - он невольно сбивается, начинает подгонять себя под чужие представления, с писателем Маэлем делается значительно более романтическим, чем на самом деле, с дипломатом аль Ансо – гораздо более деловым. Часто преднамеренно лжёт о собственных мнениях и целях, ругает себя за это, но не прекращает. Понимает, что любой может поймать его на лжи, но разоблачения не боится, почти ждёт. Боится другого. Инквизиции – по понятным причинам. Что Ферран узнает о том, чем на самом деле является их «литературный» кружок - тогда конец и ему, и Фиделю, и всей семье аль Наррель, потому что брат по своей идейности после раскрытия заговора у себя под боком и сам сдастся властям. (Что сами власти их всех рано или поздно накроют, не боится, - с начала было ясно, что полулегальное, а потом и совсем нелегальное положение добром не кончится.) Что Фидель ввяжется в какую-нибудь совсем неприглядную авантюру. Боится выглядеть смешным, боится говорить искренне, боится демонстрировать собственную настоящую слабость. Очень боится кого-то терять. Ни разу в жизни не убивал – и боится, что просто не сможет убить человека. С детства боится темноты и очень стыдится этого страха.
Мечтает, пошло и тривиально, о любви – о любимом человеке, которому он всегда будет говорить правду. Любовь для Рауля в первую очередь ассоциируется с покоем, с отсутствием необходимости мучиться, бежать, запоминать лихорадочно, что и когда говорил. Учитывая его политические преференции, взгляды на жизнь и состояние общества в целом, мечта его невыполнима. Ещё одна его невыполнимая личная мечта, на которой он уже давно поставил крест, - помириться с Ферраном. Глупо мириться с человеком, с которым ты даже не ссорился, просто с самого начала существуешь как за стеной и не можешь через эту стену докричаться. Мечтает о мире в Аргенде – ненадолго, хотя бы лет на пять, где уж тут вспоминать о сорокалетнем.
Из приближенных к реальности желаний – хотел бы со временем, если их кружок всё-таки не накроют, приобрести, неважно, какой ценой, возможность влиять на аргендскую политику. Мучительно неприятно раз за разом обсуждать способы решения актуальных проблем и не иметь возможности претворить получившиеся – иногда довольно рациональные и неплохие – решения в жизнь. Сам по себе Рауль не амбициозен – комплексы мешают, но в данном случае склоняется к сакраментальному вопросу «А кто, если не я?». Хотел бы хоть в раз в жизни побывать в Виене (упаси Альгрис, не в плену!) – если посмотреть на противника вблизи, возможно, станет яснее, почему он делает то, что делает, и каким именно образом с ним следует договариваться. Хотел бы в будущем располагать достаточными средствами, чтобы помочь своей возлюбленной Ивэн выбраться из борделя аль Сюлли и начать новую жизнь. (Что нереально, так как девушки в таких заведениях долго не живут, а Ивэн и так уже двадцать четыре года, и необходимых связей в нелегальных кругах для решения вопроса её имени и приданого у Рауля нет. На место в её новой жизни, если таковая случится, не претендует.) Хотел бы, чтобы его пресловутые стихи нашли хотя бы одного благодарного читателя.
В вопросах семьи Рауль, к собственному ужасу, далёк от традиционных аргендских представлений: если бы мог, то есть имел бы право, не жениться, не женился бы вообще никогда, будучи уверенным в том, что брак с ним сделает любую женщину несчастной. В практическом смысле допускает для себя вероятность жениться разве что по большой выгоде, с полным осознанием всей циничности своего поступка с самого начала. После сентябрьских обсуждений в кружке (по вопросу, даст ли казначейство денег на войну) всерьёз строит матримониальные планы на единственную дочь графа аль Раннеля.

Биография персонажа (или всё то, что могло бы влезть в характер и завязки, но содержит некие цифры в хронологическом порядке):
Рауль аль Наррель родился в 1416 году в семье графа Флорана аль Наррель, тогда еще старшего лейтенанта аргендской разведки, и его жены Эрмины (в девичестве аль Дельве, из боковой ветви рода). До десяти лет жил с матерью и братьями (Ферраном, старше его на два года, и Фиделем, младше на пять) полгода в загородном особняке, полгода в Альдаре. В столице аль Наррели много принимали, граф Флоран тогда как раз начинал делать политическую карьеру в качестве дипломата.
Рауль любил отца больше, чем мать, очень им восхищался и с детства хотел вырасти похожим на него. До смешного переживал, что его единственного назвали не по семейной традиции. Из братьев больше привязан был к младшему, Фиделю, о котором можно было заботиться, а старшего, Феррана, которому всегда надо было только подчиняться, избегал. Когда шумный, привыкший быть лидером Ферран отправился учиться в Королевский кадетский корпус, Раулю стало легче. Он дружил с детьми соседей, был знаком с Тибо аль Граттом, вместе с сыном дворецкого таскал из сада яблоки. В учении – ему наняли нескольких учителей – был усидчивым, но рассеянным: часто отвлекался от урока и мечтал о чем-нибудь своем. Матушка его за это ругала, но не то чтобы всерьез. Поступать в столицу в корпус он боялся. Ему все казалось почему-то, что его не возьмут, потому что вот по Феррану сразу видно, что он – наследник графа, а Рауль так не умеет.
С друзьями в корпусе у него не сложилось – все перезнакомились в первые несколько дней, когда он только бегал, осматривался и осваивался. Пришлось сделать вид, что так оно и было нужно, и пристраиваться к каким-то уже сложившимся спонтанно группкам третьим или четвёртым.
Рауль учился второй год, когда война закончилась, и отец со многими другими знатными аргендскими дворянами отправились с посольством в Виену. А весной произошёл огромный скандал, раскрыли государственный заговор и казнили герцога аль Лоэ-Грэ, который вроде бы злоумышлял против короля, и с ним всю его семью, и его сына, шестнадцатилетнего Арнэ аль Лоэ-Грэ, которого Рауль знал через Феррана. Арнэ был очень славным, простым и улыбчивым, совсем не похожим на будущего герцога. Раулю очень хотелось спросить отца, как же такое может быть, и причём здесь Арнэ, даже если его родители виновны, - но отец был в Виене.
В июне вернулось посольство - ни с чем. Говорили о "вероломном нападении виенцев". Снова началась война.
В столичном доме графа аль Наррель, куда Рауль попадал по праздникам, собиралось избранное общество: сослуживцы и друзья отца, члены Королевского совета, отдельные придворные. Ругали виенцев. Ругали аргендцев. Ругали покойного Сильвейна аль Лоэ-Грэ, чьи-то династические амбиции, доблестную аргендскую армию, треклятых виенских заговорщиков, провокаторов всех мастей и национальностей. Отец в своём ведомстве занимался, как он говорил, какими-то сложными вопросами с аннунами – и, в свою очередь, ругал аннунов.
Рассказывать о посольстве отец не любил: договаривались-договаривались, да не договорились. О пресловутом нападении шутил: "Значит, воля Альгриса такова, что умирать мне не в виенской карете". (Через семь лет, внутренне холодея, Рауль про себя вспомнил эту шутку на его похоронах.) Отца даже не ранили при нападении на кортеж – действительно только отшвырнуло в стенку кареты.
Отношения с отцом тогда у Рауля стали по форме официальнее, тот начал звать его на «вы» и в личной беседе «друг мой», а к четырнадцатилетнему Раулю прицепилось от друзей отца именование его по титулу в качестве обращения.
На третьем курсе в корпусе с Раулем случилась некрасивая история: после долгих размышлений и больших нравственных усилий ввязавшись в традиционную практику жестоких довольно шуточек над младшекурсниками, он сам стал объектом издевательств младшекурсника. В скором времени он обнаружил себя посмешищем всего курса - и, как типичный домашний мальчик, в первый же случившийся выходной побежал к отцу с вопросом, что ему делать. Граф Флоран искренне расхохотался, сказал: «Откровенно говоря, друг мой, поделом вам» и посоветовал разбираться с заваренной кашей словами через рот. Делать было нечего, и Рауль мужественно пошёл разбираться. Невыносимого младшекурсника, который, как оказалось, был вполне способен на конструктивный разговор, звали Эльез аль Туар. У него были, по его словам, "брат во флоте и сестра с характером", поэтому противостоять чужому третированию ему было не впервой. На логические доводы и честное объяснение про неудачную попытку влиться в собственный коллектив он покивал, согласился оставить Рауля в покое, но потребовал в обмен на это больше к первому курсу не лезть. На счастье Рауля, лезть к первакам его товарищам и самим надоело. Зато с Эльезом они общались до самого выпускного, и даже потом два года, что тот доучивался, Рауль, навещая младшего брата, виделся и с ним.
На четвёртом курсе Рауль на верховой езде умудрился сломать левую руку – при том, что он был левшой, невезение феерическое.
Учился Рауль средне, любимых предметов у него было три: фехтование, литература и виенский язык. Фехтование нравилось Раулю тем, что позволяло отчасти компенсировать умением недостаток физической силы, строилось во многом на косвенном контакте и понимании противника – его уже тогда немного клинило на контакте и понимании, и, наконец, одновременно выглядело красиво и давало иллюзию собственной безопасности. Литература и виенский ему давались легко с самого начала, и преподавал их – очень хорошо и интересно – майор разведки в отставке, месье аль Гратт, довольно молодой, но на редкость строгий. У старших курсов он курировал казармы и, говорят, был очень взыскателен к нарушителям.
К выпускному Рауль достаточно освоил виенский, чтобы читать книги из отцовского шкафа (в библиотеке их загородного особняка стоял большой шкаф виенских книг, граф Флоран утверждал, что без знания литературы дипломатия с цивилизованными людьми затруднительна, а то и невозможна), начал писать стихи и тем самым майором аль Граттом неумеренно восхищался. Майор аль Гратт был рыжеволос, серьёзен и справедлив, было ему, как Рауль узнал в точности, двадцать девять лет, он вместе с графом Флораном был в неудачном посольстве в Виену, создал себе прекрасную репутацию в разведке, служить прекратил вроде как по травме, из-за которой с тех пор ходил с тростью. На занятиях Рауль подолгу пристально наблюдал за месье аль Граттом и вскоре выучил все его жесты и набор интонаций. Неизвестно, как к этому относился сам объект наблюдения - вероятнее всего, никак, - но именно с ним и с упоминавшимися выше стихами у Рауля и вышла очередная история. Стихи давались юноше плохо, казались вычурными и банальными, но он не сдавался, хотя результаты своих поэтических экзерсисов в абсолютном большинстве случаев сжигал. Желание рифмовать "реять" и "веять" нападало на него в том числе и в учебное время, и он на обороте конспектов записывал очередную ерунду. Один из таких листков, написанный в спешке и вместо анализа какой-то пафосной трагедии, на уроке литературы месье аль Гратт и изъял. Мало того что изъял - публично зачитал широкой общественности. У него была совершенно потрясающая, на взгляд Рауля, манера декламации стихов, - но в его манере этот конкретный текст звучал ещё слабее, чем выглядел на бумаге. Реакцию общественности Рауль пропустил, он молился про себя со всей возможной искренностью: "Великий Альгрис, будь милостив, позволь мне провалиться в Бездну прямо сейчас". Общественность, говорят, хихикала, но тихо - аль Гратта боялись. Альгрис, вероятно, решил, что Рауль ещё послужит ему как-нибудь в будущем. Аль Гратт заявил, что сочинение в подобной форме не так уж и плохо, творчество заслуживает уважения, но не во время уроков же, кадет. Рауль традиционно пришёл страдать к отцу, граф Флоран не понял, потом понял, прочитал ещё одну черновую версию той же поэмы, снова расхохотался - почему-то беды среднего сына его очень забавляли - и постановил, что Моран (то есть месье аль Гратт) – «в своем репертуаре», сам Рауль всё-таки мог бы уже усвоить, что на выпускном курсе, если голова занята другим, пора прогуливать, а стихи действительно неплохи, и при должном опыте и хорошем редакторе могут принять божеский вид. Снова с проблемами Рауль явился перед самым выпуском, как раз когда пришла новость, что Феррану в его разведке вышло первое повышение, и собрался было поразить отца известием, что не хочет быть военным. (Во время учёбы он ещё мечтал пойти в разведку, как отец, но понял вскоре, что не готов пересекаться со своим старшим братом ещё и по службе.) Граф Флоран, тем не менее, нисколько не поразился и предложил как вариант постоянной службы штаб – после корпуса должны были бы взять. Тогда они поговорили ещё и о политике - и о почти непрекращающейся войне, и о том, как она влияет в Аргенде на все сферы жизни. Граф остался разговором доволен и пообещал, когда Рауль немного послужит, познакомить его с людьми, с которыми ему также наверняка было бы интересно поговорить.
В доме отца всё время проходили собрания всё тех же прогрессивных дворян, что и за четыре года до этого, и говорили они по-прежнему о политике. И даже вроде бы как-то раз к ним заходил сам король – послушать. Семнадцатилетний Рауль, впервые попав в это общество на правах участника, а не подслушивающего под дверью, чувствовал себя неловко и заранее готовился к провалу. Граф Флоран представил его своим сыном и «к несчастью, не наследником» и оставил на произвол гостей, удалившись распоряжаться. От повторной молитвы Альгрису насчёт Бездны (которой, возможно, Альгрис бы даже внял) Рауля спас помощник и правая рука отца, знаменитый дипломат виконт аль Ансо. Виконт аль Ансо лучезарно улыбнулся, взял растерявшегося юношу под локоть и дипломатично завёл с ним туманную беседу об образовании. На всех последующих собраниях, где Рауль присутствовал, было примерно то же самое: либо аль Ансо, либо сам граф Флоран втягивали его в общий разговор и заставляли высказывать своё мнение. Среди присутствующих Рауль был самым младшим. Спустя полгода в собрание стал вхож еще один человек, месье Маэль Эрле, писатель, автор одной нашумевшей книги. Книга была про штаб и очень Раулю понравилась, а вот с самим месье Эрле - довольно приятным человеком с располагающими манерами - что-то было не так. Рауль поневоле начал присматриваться к месье Эрле внимательнее, и тогда все стало совсем странно. У мирного и не служившего месье Эрле иногда – в редких случаях - мелькали типичные привычки аргендского разведчика. Месье Эрле немного хромал. Месье Эрле невероятно одухотворенно читал по памяти сонеты. А еще у него были такие же темно-серые, спокойные, как вода, глаза, как у Морана аль Гратта, внешний облик которого Рауль всё ещё помнил в мельчайших подробностях. Граф Флоран на традиционный приход к нему за разрешением сложностей привычно рассмеялся, но от дипломатичного вопроса, нет ли у виконта аль Гратта каких-либо очень близких родственников, посерьёзнел. «Разумеется, - сказал он, - я мог бы рассказать вам известный в обществе слух про брата-близнеца виконта, погибшего в младенчестве. Но лучше скажу так: друг мой, все люди очень разные. Чужая душа – потемки, зачастую сложно разобраться и в своей. Жизнь наших душ ведома только Альгрису. Вы уверены, что желаете знать о виконте аль Гратте столько же, сколько знает о себе он сам? Разве вам это нужно?». Рауль поспешил согласиться, что нет, конечно, не нужно. Больше к этому вопросу они не возвращались.
Война продолжалась, но как-то спокойно, Аргенда побеждала. В 1435 году наконец-то заключили мир. Снизились цены, штаб снабжения немного разгрузили от работы. Рауль служил в столице, жил в фамильном особняке, довольно неразборчиво заводил знакомства – точнее, знакомства заводились сами. Зимой 1436 года был представлен старшим братом своего приятеля по корпусу барону аль Эффламу и, видимо, чем-то приглянулся, поскольку тот решил взять над ним своеобразное шефство и некоторое время за свой счет водил по питейным заведениям и увеселительным салонам. В его обществе Рауль в первый раз в жизни оказался в «Серебряном павлине» аль Сюлли, где ему понравилась одна из девушек, мадемуазель Ноан. Со временем светскому барону, видимо, надоел неразговорчивый молодой человек, и он исчез с горизонта в неизвестном направлении, а вот девушка Раулю всё ещё нравилась, поэтому к аль Сюлли пришлось начать ходить самому. Граф Флоран по этому поводу довольно зло шутил, но в финансах сыну не отказывал. У него были какие-то свои сложности в области большой политики, о которых можно было знать даже не всем из тех, кто собирался у них в гостиной.
В 1437 году разразилась катастрофа. В январе скоропостижно скончался Его Величество Леон III. В конце февраля с графом Флораном на Западном тракте произошёл несчастный случай – перевернулась карета. (Аргендская, аргендская карета, кошмарный сарказм.) Граф - единственный пассажир - погиб. Через несколько дней в марте стало известно о виенской высадке. После смерти отца Рауль, и до того человек не слишком жизнерадостный, впал в жесточайшую депрессию. Его не занимала начавшаяся война, нечеловеческие объёмы выездной и невыездной работы при штабе, все связанные с похоронами обряды. Вместе с отцом он потерял всё: дом, семью, свой личный последний рубеж. Ему казалось, что мир рушится, а он висит над Бездной, и под его ногами – ни земли, ни палубы корабля. Он пытался поговорить с Ферраном – думал, что в условиях недавней потери тот способен его понять, - но потерпел крах. Брату было не до него, он не привык переживать на публику и переживать вообще, он отговорился делами, вступлением в права наследства, нехваткой времени и предложил обсудить вопрос финансового содержания младших. Депрессия пошла на новый уровень. Фидель наотрез отказывался об этом всём думать и говорить – как и всегда поступал с серьёзными вещами. Сияющий аль Ансо привычно, хоть и немного печально, сиял и восклицал: «Ах, как же быть теперь всей Аргенде?». Остальные друзья семьи прислали вежливые письма с соболезнованиями. Помочь горю Рауля не смог никто, кроме, как ни смешно, девушки Ивэн из «Серебряного павлина». Он пришёл туда совсем уж в порыве отчаяния: к чужой женщине, которую до этого покупал за деньги. Может быть, потому, что Ивэн – для него ещё Ноан – единственная никогда в жизни его не обижала. Не обидела и тогда, когда он, представившись по имени и наконец-то выговорившись, истерически рыдал, уткнувшись в подушку. Рауль немного пришёл в себя, сопоставил своё внутреннее ощущение какого-то невероятного тепла и тихой радости, сменивших истерику, тонкие руки Ивэн, гладящие его по волосам, её мягкий голос – и сделал вывод, что влюблён, фатально и необратимо. Поправив душевное состояние, он немедленно отбыл с поручением от штаба на запад, к линии фронта, и пришёл в норму, но Феррану несостоявшейся попытки сближения так и не простил и до настоящего времени не считает его полноправным главой семьи, равным отцу.
В мае умерла графиня. На похороны не было ни времени, ни сил, Ферран в военное время окончательно вышел в отставку. Штаб снабжения за невозможностью проверить положение дел тесно сотрудничал с разведчастями, находившимися на оккупированной территории наряду с другими родами войск. Отвечающий в своем ведомстве за связь с разведкой Рауль невольно влез в конфликт с молодым героем всех последних войн Эрве аль Файе, закончившийся бы с его стороны вызовом, - если бы, собственно, не война.
К ноябрю заключили с Виеной убийственный малоприятный мир. Весь штаб снабжения сутками подсчитывал убытки. Только тогда до Рауля наконец дошёл кошмар нынешнего политического климата, незавидное положение, в котором оказались бывшие сторонники отца, и партия войны у власти. Зимой грянула вторая часть войны и неожиданно возобновились, как их называл насмешливо ещё покойный граф Флоран, «литературные вечера» – впрочем, ряды прогрессивных людей значительно поредели за год. Кто-то вышел из большой политики, кто-то сменил взгляды, кто-то предпочёл заниматься своим делом в Королевском совете. Остался неизменный аль Ансо – на правах нового лидера, неугомонный генерал аль Корентин, тихий Маэль Эрле и ещё несколько человек. У Рауля стремительно портились отношения ещё и с младшим братом – Фидель от него отдалялся, в столице через своих друзей по корпусу ввязывался в какую-то уж слишком дурную даже для него компанию. Пришлось всё-таки вызвать его на разговор, по возможности откровенно рассказать и про политику, и про собственную личную жизнь. В итоге Фидель вошёл в состав «литературного» кружка – почти что сразу во внутренний круг – и договорился делить содержание с братом так, чтобы Раулю оставалось две трети от общей суммы: услуги в заведении аль Сюлли стоили изрядно. Незадолго до этого Маэль Эрле привёл в кружок своего друга Гаспара аль Лиассара – впрочем, кажется, все-таки не непосредственно из герцогского рода и к тому же рассорившегося с семьёй. В своём нынешнем состоянии Гаспар был типичным молодым дворянином без определённых занятий и доходов, всегда знал, где в Альдаре самое лучшее вино, самые красивые девушки и самые громкие премьеры, - и с тихим Раулем они довольно быстро стали приятелями.
В тот же период в момент затишья в войне Рауль неожиданно для себя увлёкся театром, стал вхож в околотеатральные круги: отчасти через Маэля Эрле, через которого можно было достать лучшие места, отчасти через аль Ансо. В столице побывал с Гаспаром на выставке картин светской художницы, мадам аль Сальвастре – в девичестве Элоди аль Гратт, с которой он был знаком с детства и общался во время её помолвки с Тибо аль Граттом. Тибо аль Гратта арестовали по подозрению в государственной измене за несколько лет до того, он был заключен в крепость Тур Аррод. Его судьба Рауля несколько напрягала – в контексте его собственных политических дел.
Рауль всё ещё был влюблён в Ивэн и регулярно ходил к ней вести беседы о высоком. (Он считал, что пользоваться любимым человеком в сфере карнальных услуг безнравственно.) Он хотел бы, может быть, забыть её – но убедился на своём опыте, что виенские поэты, утверждая, что от любви избавиться практически невозможно, были правы. Ивэн не любила его и не могла полюбить – к человеку, который платил вам «за услуги» нельзя испытывать подобные чувства. Посоветоваться Раулю было не с кем, о своей любви он никому, кроме Фиделя, не рассказывал. В попытках отвлечься через своего знакомого, штабского капитана, Рауль отыскал какое-то заведение на окраине Альдара, нечто среднее между классическим борделем и салоном свободных нравов в стилистике «выпить и потанцевать», несколько раз заглянул туда, начал ухаживать за одной из девушек – мадемуазель Клеретт. Клеретт была миловидная рыженькая хохотушка девятнадцати лет, такие девушки Рауля не особенно привлекали, но в тот момент ему было не до собственных преференций.
Дальнейшие события реконструируются со значительными допущениями. Вполне может быть, что мадемуазель Клеретт мечтала выйти замуж за дворянина. Вполне может быть, что она решила, что милый , серьезный, но явно не очень умный молодой виконт – Тот Самый Дворянин, За Которого Она Мечтала Выйти. Как бы то ни было, в какой-то скверной лавке в пригороде мадемуазель Клеретт по рекомендации старшей товарки приобрела склянку аннунского приворотного зелья. Рауль, проводя очередной вечер в обществе Клеретт, был настроен меланхолически, читал стихи, пил вино и странный привкус в этом самом вине, и без того довольно плохом, ощутил далеко не сразу – а когда ощутил, было поздно. Девица ошиблась с пропорцией. Комната в глазах Рауля поплыла, углов вместо четырех стало восемь, оконное стекло расплавилось и сползло вверх, он почувствовал себя необыкновенно счастливым – и лёгким, как летающие камни. Вокруг были какие-то странные розовые существа, несомненно, очень милые, - все они Раулю очень нравились, и Клеретт ему нравилась тоже, хотя и она неизвестно когда успела стать розовым существом, но это было нормально и правильно. А потом двое из этих существ почему-то сказали Раулю, что они – представители Инквизиции и именем Альгриса он арестован. Спорить с ними Раулю не хотелось, он только попытался объяснить им, что не может встать, потому что не чувствует собственного тела, - и потерял сознание.
Очнулся виконт аль Наррель с раскалывающейся головой, в камере, в полной темноте, со всеми атрибутами классических рассказов про инквизицию, вроде капающей воды за стеной и шагов в коридоре. Пришли за ним нескоро. Допрашивали несколько раз, задавали вопросы о знакомстве с Клеретт, с какими-то ещё девицами, с владельцем заведения, которого Рауль не видел никогда в жизни, с аннунами, с торговцами с чёрного рынка. Перевели в камеру чуть лучше, кормили дважды в день. Рауль краснел, бледнел, зеленел, по тысяче раз повторял, что ничего не помнит и ничего не знает. Клялся на Гвире. Про себя он сознавал, что настоящая беда случится, если в его биографии, которой прямо сейчас активно занимаются инквизиторы-следователи, найдутся некие спорные политические моменты. Их там хватало. Поэтому свою полнейшую беспомощность и непонимание ситуации он во многом преувеличил, отчаянно балансируя на грани и пытаясь не переигрывать. На очной ставке с Клеретт, правда, он сбился и едва не начал ее выгораживать – настолько жутко на ней сказались методы инквизиции вести дознание. Рауль успел испугаться и её, и за неё, и за себя, и, видимо, в тот момент его ужас был самым искренним, потому что дознаватели впервые заговорили с ним почти по-человечески, спросили, что ему нужно: он попросил сообщить о своей плачевной судьбе своему старшему брату как главе семьи.
Всего по делу о ереси были сожжены семнадцать человек – Рауль, которого то ли не обвиняли вообще, а записали в свидетели, то ли оправдали, присутствовал при казни. Он запомнил только, что так и не смог узнать Клеретт среди приговорённых, и что очень хотел закрыть глаза, но боялся, что на него смотрят и делают выводы.
После этого его отпустили на все четыре стороны с почти бытовым напутствием не пить в неподходящем обществе. Встречал его виконт аль Гратт – к нему, как выяснилось, обратился за помощью Ферран, не зная, куда ещё пойти, и тот поговорил со своим отцом, инквизитором из Верховного Капитула. Подростковые восторги к этому человеку у Рауля, разумеется, давно минули, но после освобождения он стал относиться к аль Гратту с ещё большим уважением и считать его почти всесильным.
Уже потом, дома, задним числом выяснилось, что за несколько месяцев до этого Ферран письмом к графу аль Гратту сделал предложение мадемуазель Исмери и теперь – понятно, почему – получил отказ. На этой почве все едва не скатилось в открытую конфронтацию, но после нескольких скандалов, высказав, что думает о своих младших, Ферран всё-таки сменил гнев на милость. Рауль согласился со всеми претензиями, вежливо покивал, предложил свою посильную помощь в поиске новой кандидатки на роль графини аль Наррель. Из всех оскорблений Феррана ему больше всего запомнилась сентенция: «Вот представь себе: поле, по нему идёт человек. И вдруг в него посреди чистого поля бьёт молния. Точно в него. А грозы нет. Вот такой человек – ты, Рауль». Это было обидно – но, к сожалению, очень похоже на правду.
На службе ему удалось на первый раз оправдать двухнедельное отсутствие семейными обстоятельствами: раньше с ним такого не случалось, он всегда был очень аккуратен и в рамках своих должностных обязанностей работал хорошо. Крупных проблем не возникло, хотя он имел с графом аль Раннелем неприятную беседу, и ненавистной ему бумажной работой его просто завалили.
После освобождения из застенков Инквизиции Рауль приобрёл к своему обычному малообщительному состоянию пугающую привычку посреди разговора выключаться, сосредоточиваться на какой-то своей внутренней мысли и некоторое время молча, не реагируя ни на что, созерцать пространство. Гаспар понаблюдал за ним какое-то время, а потом метафорически припёр к стенке и потребовал объяснений – пришлось рассказать. История с Инквизицией Гаспара не напугала, он отнёсся ко всему с умеренным участием и высказал мимоходом несколько в такой степени еретических мыслей, что Рауль думал над ними потом ещё месяца два. Тогда же примерно возобновилось знакомство с бароном аль Эффламом – точнее, внезапно возникший аль Эффлам заявил свои неизвестно откуда взявшиеся права на какую-то часть досуга Рауля. Рауль, поглощённый морально-этическими и политическими вопросами, не стал возражать.
В августе в третьесортном трактире на окраине Альдара, зайдя туда после репетиции с несколькими актёрами из театра Монре, Рауль неожиданно обнаружил себя (впервые в жизни!) участником архетипической безобразной кабацкой драки. Из кабака выбирались вдвоём с незнакомым дворянином, с которым в какой-то момент схватились за одну табуретку с разных сторон – и успели сбежать за несколько минут до прибытия стражи. Незнакомый дворянин оказался почти что знаменитостью определённых кругов Альдара – шевалье Гаэтаном аль Барро, личностью тёмной, но чрезвычайно интересной. За два года до этого бывшие однокашники таскали Рауля зрителем на самую, пожалуй, печально известную из дуэлей аль Барро, но лица дуэлянта и наёмника Рауль тогда не запомнил, только имя.
После, обедая у Гаспара и Маэля, он рассказывал в качестве анекдота, как потерял в том кабаке шляпу и приобрёл на память царапину через весь лоб – зацепило осколком кувшина. Гаспар беззастенчиво хохотал, Маэль рассеянно и чуть насмешливо улыбался и предлагал такие сомнительные следы боевой славы всё-таки запудривать. За личными переживаниями, метаниями и осознаниями сути вещей Рауль немного пропустил момент, когда отношения его товарищей по кружку приобрели романный в обоих смыслах слова характер – с длинными преамбулами, историями спасений в тёмных переулках и переездом в общие комнаты. Не то чтобы ему было до этого какое-то дело – то есть было, он слегка завидовал. Неизвестно, кому именно, кажется, им обоим.
В сентябре, когда в кружке обсуждали проекты и перспективы эдиктов о земле и о войне, аль Ансо решительно вопросил, доколе ему оставаться без толкового помощника, Рауль что, дожидается, когда после подписи эдиктов штаб снабжения снесёт штормом бюрократии, и уже никто его никуда не отпустит? От возражений про репутацию и инквизицию он не менее решительно отмахнулся, заявил, что сам, если на то пошло, был в виенском плену, похоронил четырёх жён, а в то же время блестящий дипломат и не жалуется. Раулю пришлось перестраиваться на деловой тон и обещать что-то с этим сделать – но никаких действий в этом отношении он пока что не предпринял.
На Последнюю Охоту он сбежал от очередного внепланового служебного поручения, но отвлечься от не удалось. Всю неделю в свободное время он разговаривал с Ферраном о делах, о законотворческих веяниях, о его будущей женитьбе. Фидель, которого, как и прочих благородных отпрысков, отпустили из корпуса домой на праздник, отписался, что вот только досдаст литературу и приедет – и пропал. С того момента никаких вестей о нём не было. Ферран в приказном тоне потребовал от Рауля поднимать свои сомнительные знакомства, чтобы кто-нибудь в столице нашёл их блудного младшего и отправил, если не сопроводил, домой. Сомнительные знакомства сообщали, что литературу младший, видимо, всё-таки досдал, был из корпуса успешно отпущен, и в последний раз его видели поздним вечером в заведение аль Сюлли. На той же неделе в Альдаре произошло событие, о котором так или иначе упоминали все корреспонденты Рауля: был пожар в театре Монре во время генеральной репетиции, погиб знаменитый писатель и драматург Маэль Эрле. От таких новостей Раулю стало совсем нехорошо, он написал в столицу вторую стопку писем с вопросами. Откликнулись несколько актёров с пересказами событий один невероятнее другого, до глубины души шокированный Арно аль Ансо и Гаспар – в состоянии, плохо поддающемся описанию. В последнем письме Гаспар истерично клялся, что он, мол, совершенно точно нашёл виновника в лице книгоиздателя и немедленно идёт прояснять ситуацию и убивать его на дуэли. Рауль в тот момент был уже и сам настолько взвинчен и исчезновением Фиделя, и внезапной нелепой кончиной Маэля, что в ответ довольно резко и прозрачно высказал собственную версию, что смерть месье Эрле выглядит либо суицидом, либо инсценировкой, и в Ночь Последней Охоты, которую он, Рауль, по приглашению проводит у аль Граттов, он собирается это прояснить. Идея эта на основании многолетней давности подозрений у него действительно возникла и казалась попеременно то очень абсурдной, то очень здравой. Читал ли Гаспар этот его ответ, неизвестно.

Завязки (краткое резюме из предыдущего пункта):
Рауль плохо умеет анализировать взаимодействие с людьми, поэтому у него практически нет тех, кого он мог бы назвать друзьями в своём понимании этого слова. Он приятельствует с младшими офицерами из штаба, имеет знакомства в полусвете, особенно театральных его кругах – благодаря Арно аль Ансо, переписывается с бывшими сокурсниками, но близко ни с кем не сходится. В рамках игры это выглядит приблизительно так:
Напряжённые и тяжёлые отношения со старшим братом, Ферраном аль Наррелем, тёплая, покровительственная дружба с младшим, Фиделем.
Общие нелегальные политические дела (точнее было бы «политические разговоры») с Гаспаром аль Лиассаром, Эрваном аль Ансо и ныне покойным Маэлем Эрле.
Дружба по переписке с бывшим младшим товарищем по кадетскому корпусу Эльезом аль Туаром.
Служба в штабе под началом графа Лоика аль Раннеля. (Также по штабу Рауль косвенно знает Ренара аль Гриона и Эмиля аль Раннеля.)
Симпатия, уважение и благодарность к виконту Морану аль Гратту (а с недавнего времени – ещё и желание прояснить некие актуальные вопросы).
Не слишком близкое, но всё-таки знакомство с Арно аль Ансо и его фавориткой, Гаэтаном аль Барро (столичные сомнительные встречи), Анри аль Дорсе (через младшего брата), Ивоном аль Туаром и Эруаной аль Туар (через Эльеза), мадам Элоди аль Сальвастре (через её покойного жениха).
Великая Любовь в лице Ивэн (Ноан), девушки из увеселительного салона графа аль Сюлли.
Необъяснимая неприязнь к барону Ренану аль Эффламу, которая волей последнего выглядит как несколько прохладные приятельские отношения.
Давний полузабытый конфликт с Эрве аль Файе.
Знакомство на Последней Охоте, за неделю до событий игры, с Рене аль Форэ, ещё одним бывшим участником посольства 1429 года.
Также Рауль помнит в лицо обоих столичных представителей Инквизиции и очень не хотел бы когда-нибудь в жизни их снова встретить.

Отношение к религии и ересям:
Рауль не очень религиозный человек, он не помнит в точности всех обрядов и молитв, Гвир в последний раз читал по собственному желанию довольно давно, к священнослужителям почтителен по воспитанию, а не по убеждениям. Верит в Альгриса именно как в непостижимую высшую сущность и демиурга при этом совершенно искренне, в минуты опасности рефлекторно хватается за подвеску-меч на шее. Отношение его к Церкви сильно политизировано – ведь сама аргендская церковь выступает по сути своей мощной политической силой и этого не скрывает. В своём «литературном» кружке Рауль был первым, кто поднял вопрос о том, какую важную роль на самом деле играет в экономике церковь как собственник – точнее, какой экономический сектор отрезает от остального государства. Инквизиции он всю жизнь опасался – слишком много рассказов о ней ходит. Некий приятель Рауля и его сестра остались сиротами из-за того, что какой-то их дальний родственник, чтобы стать их опекуном и получить возможность распоряжаться состоянием фамилии, написал в Инквизицию донос, обвиняя их родителей в ереси. Если исходить из того, что церковь – реальная власть и полноправный участник внутренней политики Аргенды, Инквизиция со всей своей мистической силой получается орудием политического террора. Такие крамольные мысли, впрочем, стали близки Раулю в последние несколько месяцев после освобождения – с момента, как его отношение к Инквизиции стало лучше всего описываться словами «панический ужас» и «полнейшее непонимание». В попытках перестать бояться и понять хоть что-нибудь Рауль уже говорил и с Гаспаром – который, кажется, и в Альгриса-то на самом деле не очень верит, и с бароном аль Эффламом, которому не чужды сомнительные темы: спрашивал, может ли светское лицо ознакомиться-таки с пятой книгой Гвира, получил в ответ закономерное удивление и однозначное «нет».
О ересях Рауль не знает ничего конкретного и с удовольствием не знал бы и дальше, но имел несчастье на собственном опыте убедиться, что аннунские зелья действительно работают.

Отношение к нынешней ситуации в Аргенде:
Хороший способ для членов всё того же "литературного" кружка заставить Рауля всерьёз задуматься: спросить у него, с какой политикой в Аргенде хуже, с внешней или с внутренней. Придёт он, скорее всего, к выводу, что внешние проблемы так разрушительно влияют на все сферы жизни страны именно потому, что не решены внутренние, но потом вспомнит последнюю войну с Виеной и уйдёт в бесконечный цикл.
По мнению Рауля (совпадающему на этот раз с общественным), в Аргенде сейчас тяжёлый затяжной экономический - и, что хуже, политический - кризис. И если в ближайшие несколько лет не будет предпринято решительных мер, чтобы его если не остановить, то хотя бы заморозить, совокупность обстоятельств выльется в кризис общественный. Война невыгодна Аргенде, виенцы делают всё, чтобы сделать войну не просто и привычно жестокой, а именно разорительной. "Партия войны" у власти (у гораздо большего объёма власти, чем ей бы следовало иметь) - это проблема. По убеждениям Рауль, само собой, монархист - то есть сторонник теории, что один умный и талантливый политик-монарх может сделать сам и руками своих вассалов гораздо больше, чем коллективный орган управления, в котором каждый будет тянуть одеяло на себя. Поэтому "партия войны", которая имеет влияние на дофина - это ещё большая проблема. Нормальная практика, что дворяне пытаются влиять на правителя, но с нынешней ситуацией есть немалые шансы получить через несколько лет на троне в качестве короля фактического ставленника аль Лиассаров или кого-то еще более провоенного.
Взгляды Рауля на политику во многом копируют взгляды его отца, но в свои двадцать два, как ни странно, он всё-таки умереннее и осторожнее. Граф Флоран был другом покойного короля, обладал невероятным даром импровизации и любил рисковать, и потому мог себе позволить некие двусмысленные высказывания относительно того, что народные бунты опаснее виенского вторжения. Рауль без пяти минут государственный преступник - трепология тоже наказуема, - которому к тому же приходится перекраивать общий дискурс своих убеждений под нынешнее положение вещей. Некоторые законодательные инициативы кажутся ему неожиданно адекватными, но по зрелому размышлению он видит, что основные проблемы страны превентивные меры только маскируют, а не решают.
В своём кружке в спорах Рауль чаще опровергает чужие аргументы, чем выдвигает свои. Самой осмысленной признаёт идею, которую на основании его рассуждений о церкви вывел Гаспар: тем или иным способом столкнуть основные политические силы страны. Ему не близка мысль, что нужно доводить всё до полного развала, чтобы начинать действовать, но к этому, так или иначе, всё идёт. Фатально то, что их, какие бы они ни были прогрессивные, от силы человек семь, с половиной из которых сам Рауль в разведку бы не пошёл, и, если они действительно хотят приобретения реальной власти в момент её перераздела, им нужны сильные и адекватные сторонники. Пресловутые два эдикта Рауль считает очень краткой и не самой удачной, но всё же передышкой - и шансом предпринять хотя бы несколько конкретных шагов к их целям. Занять нужное место, найти нужного человека, осознать истинное положение дел. И ради этого немногого он, не рисковый, как он сам думает, по натуре, даже готов рискнуть.
Впрочем, существуют два фактора: виенцы, которые могут в любой момент решить, что мир перестал быть им хоть чем-то выгоден, и актуальные власти, которым политическая оппозиция не была угодна никогда. Оба эти фактора маячат в сознании Рауля постоянно, но он старательно от них отмахивается в моменты, когда нужно не рассуждать о том, насколько всё плохо, а просчитывать хоть на сколько-то вперёд.
К войне с Виеной у Рауля отношение двойственное. Логикой он понимает, что с одной стороны, Аргенда не может не воевать - тысячелетнюю историю бесконечных войн куда подальше не задвинешь, с другой - воевать тоже не может, поскольку ресурсы, в отличие от конфликтов, не бесконечны. См. выше, пока не налажены дела у себя дома, не имеет смысла идти с оружием на соседа, из двух дел одно точно провалится. По силам страны практически равны, иначе бы кто-то уже победил - опять же, с тысячелетней историей войн, в которых ни разу не было решительной победы ни у одной из сторон, сложно поспорить. Но если брать исключительно личные вещи, Рауль весь последний год почти что понимает, зачем - опять же, не логически, а по духу, - воевать с людьми, которые жгут чужие корабли. Потому что это за гранью всего - его это очень выбило и как снабженца, и по-человечески.

Слухи (или как можно интерпретировать отдельные эпизоды предыдущих нескольких пунктов):
В полусвете говорят, Рауль аль Наррель задолжал заведению аль Сюлли за услуги известного рода непомерно огромную сумму, и срок окончательной выплаты долга вот-вот наступит.
В столичных литературных салонах средней руки говорят, что ужасные стихи Рауля аль Нарреля – страшное дело – вообще-то переводы с виенского.
В армейских кругах, близких к штабу, но не являющихся им, говорят, что Рауль аль Наррель – классическая штабная крыса и жуткий трус, и однажды был вызван на дуэль офицером разведки и не явился. Впрочем, если это повторить в лицо самому Раулю аль Наррелю, тот, в чьём пересказе он это услышит, вызов на дуэль всё-таки получит.
В провинции говорят, Рауль аль Наррель имел в Альдаре содержанку, а потом обнаружилось, что девица на его деньги устраивала собрания еретиков-духопоклонников. (Страшное, опять же, дело.) И ещё там же говорят, что за это, а может быть, ещё и за что похуже, Рауль аль Наррель был взят под стражу Инквизицией – и вроде как оправдан, потому что еретика-то Псы Альгриса не выпустят, но как там было на самом деле – кто знает.

Много рандомных фактов из бесед с МГ.

По эмоционалке, к вопросам о, Рауль вообще пытается строить отношения с людьми, вникать в диалог, искренне интересоваться, доверять, откровенно разговаривать, вот это вот все. Но потом неминуемо понимает, что #всеплохо, - и финита ля комедия, делает морду кирпичом и как будто вообще и не приходил.

Рауль сам по себе к людям вообще практически не прикасается (разве что официально, как принято, рукопожатием), только к очень близким, но с ними это бывает иногда на уровне необходимости: у него был в жизни идиотский момент, когда хоть для какого-то минимального тактильного контакта ему приходилось просить Феррана с ним пофехтовать. Со своей Великой Любовью он в основном общается, положив голову ей на колени. С малознакомыми людьми ему приходится долго себя мысленно убеждать, что ничего плохого от банального прикосновения с ним не произойдет. Это определенный уровень доверия все-таки. Фидель у него обнимательный лапушка, который не очень замечает, где там у кого личные границы. Но он даже этим очень клевый, потому что на него сердиться не хочется. Аль Гратт - прекрасный человек, потому что переехал за вечер после освобождения от доблестных инквизиторов те самые личные границы очень явно и дважды: когда ударил и когда обнял. Но не скажу, чтобы это было плохо, потому что Раулю тогда надо было встряхнуться и прийти в адекват. Он теперь Морану очень благодарен и одновременно испытывает неловкость от того, что благодарен.
А с Ивэн все сложно. Ивэн - это Ивэн.
"Вот это вот самое да" - это идеальная формулировка, но вообще-то да, и это тоже было.
По ощущениям Рауля, с ней можно говорить о чем угодно, и она всегда его поймет. Иногда ему кажется, что она может моментами читать его мысли. И, конечно, хочется, чтобы она знала о нем все, вообще все, и о ней тоже знать как можно больше - это уже до дурацкого вопроса "о чем вы думаете?". Он и политике бы с ней говорил, если бы не боялся невольно подвергнуть ее опасности. Он ей очень доверяет и практически не стесняется - по крайней мере, говорит то, что не сказал бы никому другому. На разговоры о семье у него обычно табу, потому что мой дом - моя крепость, в этой стилистике. Но Ивэн он рассказывал и про то, как у него все плохо с Ферраном, и про то, какой у него младшенький убийственно несерьезный, что не знаешь, то ли обнять, то ли пристукнуть. И про друзей, которых мало, и про службу, и про доблестную аргендскую армию, которая хочет побеждать, а не кушать, и про то, как не хотел сначала служить вообще, а потом понял, что чувство долга - великая штука, и про учебу, и про то, как сонеты с виенского переводил в шестнадцать лет. Про то, как боится близко сходиться с людьми (а казалось бы, мальчик, кому ты это говоришь), и темноты боится - но совсем чуть-чуть.
...А потом резко вспоминает, что #всеплохо. Ну, дальше понятно.

Письма писать Рауль любит, пишет их многим и довольно регулярно, но обычно переписывает с черновика (а черновики, само собой, сжигает) и в процессе правит стилистику. Поэтому все они довольно аккуратные и выверенные, не придерешься. Все его столичные адресаты, которым он писал последнюю неделю по поводу Маэля или Фиделя, в первый момент недоумевали, во второй - ужасались. В последних письмах у него скачет почерк и фразы незаконченные. Для него это уже истерика и мрак, но перечитывать собственные лобовые вопросы об очень дорогих людях сил нет. Почерк крупный, острый, с сильным наклоном вправо, заглавные отличаются от строчных раза в два с половиной. В нервном состоянии это все просто съезжает со строчек.

Стихи он пишет о войне и о любви. Чаще всего это комбо, как минимум в метафорике. Все на эмоциях, это всегда заметно, если есть сюжет, то он рассказывается с топорным эмоциональным посылом. Очень явные пацифистские и еретические тенденции.

Про работу. С работой у Рауля как: он ответственный и исполнительный, но при этом может сесть и подумать, насколько и какими средствами что выполнимо. В состоянии не только, собственно, что-то выполнить, но и проследить и организовать в каких-то небольших масштабах, поэтому свои, штабные же, его ценят. В отдельные моменты он сам начинает думать о том, что может быть в профессиональном смысле полезным и ценным, но потом на жизненном пути его попадается какой-нибудь молодой труЪ-аргендский-военный, вскидывает бровь, переспрашивает: "Что, простите? Снабжение?", и все становится очень плохо. Отсюда, кстати, проистекает его странное мнение о штабной службе. Шел он туда с таким отчаянным: "Не разведка так что угодно, а, пропадай все пропадом!", что понятно, что видел в этом самое настоящее днище. Но потом, как водится, осознал актуальность запроса и понял, что если не будет их службы и внутренней координации, тормознет вся аргендская армия. Нет кораблей - нет флота. То есть штаба без армии, конечно, не бывает, но армия без штаба бывает недолго. Потом она уже превращается из армии в мародерство и жесткач, а это уже как-то не по Альгрису. А начальство у него, кстати, хорошее, потому что как только видит, что подчиненные впадают в уныние и начинают чувствовать себя сборищем инвалидов моральных и физических (как минимум Рауль и еще один его ровесник, который уже успел побывать на Самой Настоящей Войне, пострадать там и отправиться служить при штабе по ранению), заваливает их работой.
Вообще при штабе встречаются разновозрастные адекватные люди - а в действующей армии в основном почему-то адекватны только те, кто с большой выслугой лет. Опять же большое персонажное имхо.

Охренительная схема коммуникации Рауля с очень близкими людьми, которые его не пугают: загрузы - откровенность - хамство - самоуничижение.