Джек Файрвуд и Эта СторонаКак Джек я имею сказать:
Мой воображаемый-друг-и-игротех, спасибо за возможность поговорить с кем-то откровенно и не позориться.
когда прикован ты к дивану
не думай что с тоски помрёшь
сектантка-глюк по старой дружбе
всегда молитвенник подаст
Мои Подпольщики - самые охрененные в мире, вы же знаете.
Мальчик-филолог Майк, прости, что тебя унесло в параллельный мир (но вообще такие выверты гуманитарного сознания были предсказуемы!).
когда вопит уставший мальчик
я не хочу тебя спасать
не трусь лежи спокойно в коме
он не порушит вам канон
Наркодилер Ричард, спасибо за идею подорвать этот хренов Тауэр к чертям собачьим. Жаль, что не вышло.
быть надо полным психопатом
чтоб не пытаться убежать
а вы как раз по этой части
ура пошли пилить БЫДЫЩ
Автомеханик Нэт, выпей потом с Лансом за моё здоровье.
нэт посмотрела как подполье
бежит вагончики искать
и тихо смылась к конкурентам
читать страницы дневника
______
Дженни, спасибо за еду, было вкусно.
везде как замолчала дженни
вдруг стало тихо как в гробу
лишь в логовище угрызаясь
сморкался речи адресат
Лучший момент игры – вопль Дженни в камеру. Алёна, люблю.
Райан, спасибо, что поднял задницу с пола и хоть что-то сделал.
увидел все винище хлещут
кругами носятся вопят
и тихо смылся из деталек
паять прибор на букву д
Тэн, спасибо, что носилась больше всех за инструментами для операции, я потом узнал.
кто это здесь в библиотеке
а это ты бедняга джек
ну жди своих а мы пока что
поищем пирамидку тут
Джим, ну... спасибо, короче. За всё. Вообще у нас накопилось о чём поговорить, не думаешь?
мы как местами поменялись
джим по канону говорит
а мне вломак как по канону
я может чушь нести хочу
Бомба, спасибо, что взорвалась не вся, иначе меня хоронили бы в свинцовом гробу под ближайшим кустом.
фиори дёргает сомастер
чувак осталось пять страниц
ребяяяяят хорош орать про бомбу
её пора уж подорвать
Когда я лежу после взрыва, я думаю только две мысли,
и первая: видно, фигня в батарейках,
а вторая: в прихожей такой грязный пол…
И в качестве третьей, почти незаметной,
ещё одна,
ещё одна:
на кой же хрен я взорвал эту бомбу,
на кой же хрен я взорвал эту бомбу,
да на кой же хрен я взорвал эту бомбу,
ведь тут МОНОЛИТНАЯ ДВЕРЬ!!!
История большого ОБВМа, или О том, как я поиграл в не предусмотренное сеттингом:
…Когда ты попался, по глупости, как последний лох, за книжкой, видите ли, полез, и сидишь теперь прикованный к дивану вот такенной цепью, тебе не очень-то весело. То есть первые часов пять ты ещё орёшь в камеру «Эй, пижон, а почему цепь ржавая, ты в Кентервилльское привидение в детстве не наигрался?», выразительно звенишь, высматриваешь под диваном крепёж, читаешь вслух молитвенник и какие-то религиозные притчи из книжки со столика, но со временем накатывает дрянное предчувствие, что ты тут застрял, потому что ни одна собака в этом доме не любит ходить в библиотеку, все и так умные. Вот тогда, когда уже совсем не весело, а даже наоборот, случаются странные вещи. На полу рядом со столиком – вот совершенно точно – видится тебе сидящая девушка. Маленькая, в пёстром платье, с волосами странного цвета. Здравствуйте, говоришь ты девушке. Здравствуйте, вежливо кивает она. И вы разговариваете. Она немножко похожа на Эжени – наклоном головы и тем, как иногда тихо смеётся после какой-нибудь особенно плохой твоей шутки – но в целом, конечно, нет. И тебе даже плевать на то, что её не существует, что она сама говорит тебе, мол, это у тебя едет крыша, ты сидишь здесь двенадцать часов, что-то будет через сутки-двое. И ты ей рассказываешь, как хотел поступать в магистратуру, а потом когда-нибудь двинуть в аэрокосмическую промышленность, космонавтом стать не судьба, так хоть ракеты, круто же, а вместо этого загремел сюда, как тебе здесь плохо, правда плохо, потому что ты никогда раньше не мог долго на одном месте, всё время бежать, смотреть, делать, какие паршивые здесь инструменты, — те, что есть, — как ты скучаешь по своим друзьям, которые тебя, наверное, уже и не ищут, как боишься, что Эжени не вспоминает, как обидно, когда один план за другим проваливается, как будто эта закамерная сволочь мысли читать умеет, не то что подсматривать и подслушивать. И про брата говоришь, то, что здесь никому не скажешь — у всех ведь секреты, группировки, конкуренция: не то чтобы сильно дружили раньше, особенно когда уже уехал учиться, и в старших классах тоже, интересы разные, но как-то, понимаете, приглашение в дом к маньяку — не очень пропорциональная месть за хлопушку под дверь на первое апреля, ну правда ведь. Девушка кивает сочувственно, обещает, что придут, но вы говорите пока, я вас слушаю. И уже остановиться не можешь, как с горы бегом, что люди, что отвечаешь за них, что Майк пристукнутый, но хороший, что Нэт злая, но ни с кем, кроме неё, невозможно работать, что выбраться бы, и не только само «выбраться» важно, это самое главное, но ещё хочется, чтобы именно ты, герой и молодец, всех вытащил, и уже потом, на свободе, поговорить с братом, спросить его: зачем, почему именно так, как ему вообще в голову взбрело, но это только на свободе, причём на свободе, которую ты сам достал, чтобы он, всегда старший, всегда на дистанции, понял, рассудил и почувствовал – ну, не то что себя виноватым, но хотя бы что был не прав, какие бы там дивные идеи у него в башке не бродили. И концепцию этой свободы, навязанную, маньяческую, ругаешь, но чувствуешь – проникла, зараза, как-то уже сам по себе начинаешь думать в этих категориях, а всегда плевал на идеалистические бредни, хотя свобода и прочие республиканские штуки как ценность – это здорово, во Франции вы об этом много говорили, и о всяком прочем тоже. И спрашиваешь у девушки: барышня, как думаете, мир – механизм или организм? – когда-то был важный вопрос, с биологами с другого факультета на каждой пьянке обсуждали. Мир дарован нам Господом Нашим, важно так, и даёт тебе книжку, держит сама, потому что руки в цепях ты уже точно не поднимешь на нужный уровень, заставляет читать какие-то умные штуки, богословские, и ты ржёшь, но читаешь.
Открывается дверь, влетает Майк, входит Нэт, стуча тяжеленными ботинками, и уже не до этого, уже выбираться, потому что полсуток в твоём деле – это нехилый простой, время не ждёт.
Девушку ты видишь ещё раз, когда собираете Устройство, не просто план даже, второй этап, в детской перерываешь коробки под столом, ищешь вагончик нужного размера, эти двое, биолог с филологом, в объёмах корпуса, достаточных по баллистике под ваше количество пороха, ни ухом ни рылом, - а девушка стоит в дверях, смотрит на тебя и так же тихо смеётся, и желает тебе удачи в спину, когда убегаешь по лестнице, чуть не по перилам съезжая.
И когда всё собрано, к двери присобачивается на честном слове и кривых контактах, и Ричард, серьёзный, стоит на стрёме, а Майк лихорадочно прыгает вокруг, за две секунды до взрыва ты вспоминаешь про то, что кого-то в этом доме вроде уже убивали, и неужели правда ваш псих настолько изверг, чтобы её… такую…
Грохот. Вспышка. Ослепительный свет. Да быть не может!.. Где-то ошибся в расчётах. Только бы других не…
Ти-ши-на.
Леонард Лливелин и Та СторонаКак Леонард, я имею кучу пирожков и сказать:
друид послал двоих горячих
четыре раза не туда
а потому что нефиг было
над бородой друидской ржать
я не люблю ходить сквозь стены
сказал печально леонард
заржали все кто был в гостиной
а тут трагедия межпроч
какой пожар джим оживился
писали каторжник поджёг
фиори весь ушёл в фэйспалмы
нет леонард не вспоминай
я сотню лет тому как умер
а всё подай да принеси
бесился леонард спускаясь
в подвал паяльник поискать
отдай нам камень злая баба
филиде эслинн майк сказал
какой невежливый мальчишка
сейчас получишь флейтой в глаз
родители наверно были
но их не видел и не знал
и хама с чердака немедля
вдруг леонарду стало жаль
Один момент мне пересказывали три человека, и мне самому тогда было здорово (канонисты, молчать!). Кто-то ржёт, кто-то жрёт, кто-то страдает в обнимку с бутылкой, призраки тусят на лестнице, Аластриона матерится в кухне, Перья тупят – посреди всего этого бедлама ходит Леонард и играет на синей флейте ноту «ля». Вообще это была нота b-ля, ля-бемоль, что выражало, я потом уточнил.
Синяя флейта была, во-первых, пожизнево моя, то есть привычный инструмент, во-вторых, призрачная, то есть я мог до неё дотронуться даже в своём агрегатном состоянии. В-третьих, живые меня не слушали, потому что им, видите ли, неинтересно. У вас в доме призрак и куча смертей доисторического и исторического периода, идиоты, здесь жить нельзя, вы чем слушаете вообще, неинтересно им. БЕГИТЕ ГЛУПЦЫ.
На сцене под дубом между древним призраком и двумя Перьями Леонарду резко взгрустнулось, потому что два пространства в одном сделало из его потустороннего сознания много маленьких хомячков (и игроку взгрустнулось, потому что им тут, видите ли, весело, они резвятся аки выхухоль, а я сиди, то есть лежи метафизически в кресле трупом и стой одновременно у кресла глюком). И если бы он не пошёл на чердак, то страдать бы ему до конца игры: а так Райан, лапушка, пока паял, даже соизволил с ним поговорить не в манере "И чо?". Спасибо, Райан. Спасибо также девушкам, которые меня вызвали в начале, вы хорошие, и спасибо Джиму. Вашему брату с вами очень повезло. Простите за энергетический вампиризм, мне было очень трудно самому не пожирать ваши силы.
Традиционно ОБВМ:
…Когда ты призрак, который помнит только своё имя, а на уровне возраста уже начинаются проблемы, тебе не очень-то весело. И если, например, вызовут на спиритическом сеансе, то что делать? Представиться? Я Леонард, хорошего вечера? Помахать руками, чтобы было страшно? Сообщить, что ты умер? Смысла-то, ты синяя полупрозрачная фигура, зависшая над полом. Один раз видел в зеркале – с тех пор не любишь зеркала. И ходить сквозь стены не любишь, потому что может утянуть в то время, когда здесь не было ещё никаких стен, или были, но другие. Делать-то, делать-то что? Поклониться, как благородный? Сказать комплимент? Какой у вас симпатичный хрустальный шар. Но девушки, которые тебя вызвали, вроде не пугаются, задают вопросы, можно отвечать, даже с твоими проблемами с памятью что-то выдавить из себя получается, ты говоришь им, что мёртвые везде, что место плохое, кажется, призрак обычно и должен похожее говорить, ведь если начать им рассказывать всю историю, кто, как и когда умирал, может вспомниться что-то… Что лучше не надо. С одной стороны, ты очень, очень хотел бы вспомнить и уйти, а с другой — какой ты всё-таки трус — бежишь от того, что было там. А было страшно. Был огонь. Кровь была. Непонятно, чья кровь, но всё равно. И ещё: что потом, когда ты уйдёшь из этого дома совсем на ту сторону, духи, древние, кельты, верят, что уйдут в какой-то свой Сид, а ты же был католиком, значит, не в Сид, а в ад, а в аду есть вещи похуже, чем зеркала и стены. Раньше тебя тут видел один человек и не очень-то тебе радовался, но ты знал, что должен с ним поговорить, именно с ним, раз он в той же комнате, что и ты жил когда-то.
Второй раз люди тебя снова позвали, то есть не люди даже, а свет, яркий, и ещё несколько душ, которые провалились к вам. Ты приходишь, они говорят с тобой, просят тебя, и ты понимаешь частично, что, кажется, это часть твоего дела, того, что нужно завершить, перед тем как уйти, и человек полумёртвый лежит на диване, и ты стоишь над ним: он не хотел сюда, к вам, он хотел, как и ты когда-то, жить, просто жить, тебя спрашивают, можешь ли ты что-то. Можешь ли? Можешь задержать, но есть опасность, что он всё-таки загремит к вам, если они опоздают, а неупокоенным быть – лучше не быть совсем. Люди мельтешат, люди требуют, а ты отвык, когда мельтешат, за чертой всё замедляется, тихо, спокойно, торопиться некуда. Сил мало, взять неоткуда, нужен источник, как, что, снова спрашивают, кричат, может быть, я могу что-то сделать – брат погибшего-не-до-конца - какой-там-источник, что? Ты молчишь, тяжело держать – того, кого смерть сейчас так радостно затягивает, и уже начинаешь смутно беспокоиться, что тебя затянет вместе с ним, а место это так на тебя завязано, что начнётся такое, что… что лучше бы не началось. Разве вы, люди, не знаете, в чём сила, в том, что вы живые, что вы чувствуете, мёртвые не чувствуют, они думают или помнят, их боль – вторичная боль… Брат погибшего угадывает: вам же что-то нужно, чтобы здесь… чувства, эмоции, да? И смеётся, что не думал, что-то такое, привык сдерживаться, а тут… Тебя чуть не сносит в первый момент, настолько этого всего много, насколько живые боятся отлично от твоего, насколько смешивается — боль, страх, обида, волнение, и ты на мгновение чувствуешь желание не передать, а съесть самому, присвоить. Удерживаешься с трудом - и этого, другого, держишь, чужими силами, которые идут потоком сквозь тебя; начинаешь вспоминать сам, вслух, чтобы выбросить эту мысль, убрать, отодвинуть, пока его не спасут, пока всё не закончится. Лампы керосиновые. Пожар. Девушка, длинные тёмные кудри. Женщина со злым лицом. Стопки бумаги. Карточная колода. И ты – призрак, призрак, мертвец – вдруг почти натурально чувствуешь, как болит от воспоминаний голова, сдавливает обручем, как при жизни. И хоть что-то почувствовать, одно мгновение, - стоит всего.
На чердаке тихо, спокойно, как всегда, как там, холодный, равнодушный человек, Райан Форс, вот как его имя, сидит за столом, работает, возится с маленькими металлическими пластинами, ты не любил маленькие металлические детали, когда был жив, они напоминали о плохом, но сейчас тебе нравится смотреть, как он работает: он не торопится, не мельтешит. Ты всё ещё держишь человека там, внизу, но быть рядом слишком тяжело и слишком много живых, лучше уж тянуть его сквозь стены. И что мне в ваших бабках и картах? – равнодушно спрашивает Райан. Ну как же, объясняешь ты, это важно, если я всё вспомню, я уйду отсюда, тут есть проклятье, оно спадёт, - не говорить же ему, что с ним лучше, чем с остальными живыми, и в этом месте легче всего являться, - он хмыкает – мне знакомо ваше имя, расскажите о своих предках, они всегда жили в Англии – да, всегда – а ваши родители – я их не помню – ты поневоле ощущаешь что-то смутное, что нет его привычного раздражения от разговора с тобой, спрашиваешь сам, первый: зачем вы все в этом доме, в этом жутком месте, - мы не можем выйти – почему, кто вас держит, разве это тюрьма – да, тюрьма – но тюрьма – это же ужасно (тебя передёргивает, возвращается ещё картинка-воспоминание, зарешёченное окно), нет ничего лучше свободы, знаете? – знаю, и он знает – кто он? – человек, который держит нас здесь. Когда ты уже снова внизу – холодные, застывшие в своей идеальности чувства, чувства мёртвые и мёртвых, достаточно силы и тебе, и дому, и другим, теперь твои, - ты понимаешь: вот куда. Нужно узнать об этом человеке, о том, который держит, который знает про свободу. Наверное, это может как-то сработать.
И, кажется, сама мысль о том, чтобы вспомнить всё, дособрать картинку, тебя больше не пугает.
МесседжЕсли серьёзно про эту игру, то нет, я не могу серьёзно.
Мы с Йаххи хорошо синхронизировались, только она огорчалась, что не вытянула квесты, а я с самого начала таких размеров устройство из подвала положил на канон, что теперь мне предстоит восстанавливать этот самый канон в памяти по крупицам. После такого ухаха это будет трудно.
На чистом «ухаха» я играл часа четыре и понял, что мне плевать, что обо мне думают: мне-то поигралось. Основная проблема: свои замыслы у меня оправдались, мастерские ожидания я задвинул. Анализируя проблему, понимаю, что, скорее всего, буду поступать так же в подобной ситуации. (Это предупреждение.)
Как игрок я имею сказать по итогам:
а) я не умею и – внимание, мастера! – не стану учиться играть жесткосюжетки
б) я буду делать движуху, пока можно делать движуху
в) я куплю себе рыжий кудрявый парик, потому что это офигенная штука, а на следующую игру Лео будем искать менее авангардный.