А сейчас давайте включим воображение, и я притворюсь писателем-прозаиком, проживающим в веке этак девятнадцатом, а то и раньше. Широко известным в узких кругах, прославившим родной журнал, в котором начинал, продолжал и заканчивал публиковаться, знаменитым настолько, чтобы знали в лицо все собаки ближайших переулков и демонстративно не узнавала богема, и к тому же скоропостижно скончавшимся. В противном случае я буду вынужден признать, что не имею никакого морального права публиковать собственные письма, раз уж я настолько малоизвестен, что, прочитав мое очередное творение, сестра спросила: "Это ты у кого в дайре нашел?"
Тем не менее, я, пожалуй, все же притворюсь, хотя бы даже и скверно, и здесь будут лежать бессовестно выдранные отрывки из лично-публичной переписки, которые мне в один прекрасный день пришло в голову вытащить на свет божий и общественное обозрение.

Письмо первое, биографическое, к монсеньору

Дед у меня был дальнобойщиком, причем возил в основном фрукты. Ездил далеко на юг, по просторам бывшего Советского Союза и ближнего зарубежья. Полагаю, любовь к новым местам и новым дорогам у меня от него. Когда я лежал в больнице, я облазил всю территорию, хотя гулять мне нередко запрещали. Нашел аллею с необыкновенной красоты фонарями, которая потом была описана в "Чеширском коте", пруд с толстыми разъевшимися утками, осинник, в котором обитал гордый и независимый рыжий кот, и целую площадь, обстроенную заброшенными зданиями. На даче, если мне попадался на глаза велосипед, я уезжал утром и возвращался где-то к ночи. Непередаваемое ощущение, когда дорожное полотно неспешно шуршит под ногами, как проползающая в обратную твоему движению сторону серая змея, по небу над твоей головой проплывают облака, а вокруг расстилается ранее не виденный пейзаж. И неизвестно, что будет за поворотом, что несет каждый следующий отрезок пути. Иногда это что-то обыкновенное, вроде стада коз, пасущихся у дороги, иногда, напротив, необычное и необъяснимое. Однажды я видел в перелеске машину без номеров, рядом с которой на траве лежало несколько табличек с номерными знаками, на выбор. Моя бурная фантазия тотчас же нарисовала мне преступную группировку, скрывающуюся в густых подмосковных лесах от властей, и чемодан с миллионом долларов в багажнике старого Пикапа. Потом, в поездке по местному городку, в промышленном квартале мне встретился огромный холм, на котором стояло маленькое белое здание с огромной не то телевизионной, не то метеорологической тарелкой на крыше. Вокруг холма вилась дорога, неухоженная, каменистая, как горный серпантин, машины туда практически не заезжали, и я мысленно обозвал белое здание перевалочным пунктом прибывающих в Тучково внеземных цивилизаций. Даже само название "Тучково" ассоциируется у меня не с основателями города Тучковыми, героями войны 12 года, а с летающими тучками из "Муми-троллей". А километре на двадцатом старого шоссе с потрескавшимся асфальтом я видел на придорожном дереве, на ветке, куда не достанет даже самый высокий человек, очень красивую фарфоровую куклу в платье. Она сидела там так, как будто ее специально усадили, а не забросили или что-то в этом роде, хотя ствол до этой ветки был совершенно гладкий, и вряд ли кто-то мог бы по нему вскарабкаться.
Есть еще совершенно особенное дело - встречи в пути, случайные, на пять минут. Вот так едешь на велосипеде, уже сам не знаешь даже, куда, куда руль крутанется, а тебе попадется навстречу старушка и спросит: "А ты не в Воробьевскую усадьбу? Если туда, то привет бабе Маше, гардеробщице, передай". И ты дальше крутишь педали и думаешь: что это за старушка, кем ей приходится эта баба Маша, и водятся ли фамильные привидения в Воробьевской усадьбе. Или вот тоже случай. Добирался я как-то в электричке домой с местного карьера, куда все ездят купаться. И в самый неподходящий момент началась проверка билетов. Билетов, конечно, нет, сумка с полотенцем и два яблока. Контролерша - этакий слонопотам - грозным басом требует заплатить или выходить. Тогда поднялся с крайнего сиденья молодой человек внешности Рыцаря Печального Образа и безмолвно отдал за меня эту жалкую тридцатку. Мы разговорились, оказалось, что он студент-химик из Белоруссии, а пока что летом работает проводником в поезда дальнего следования. И опять же, весной, в электричке, прекрасная девушка по собственной инициативе взяла и купила мне синюю звонко пищащую блок-флейту. А еще раз было, на шоссе у железнодорожного переезда водитель Камаза кинул в меня из кабины мармеладкой.
Это я к чему. Я мало знаю, людей, у которых в жизни происходили бы одно за другим события исторической значимости. В то же время magic is everywhere you go. По-моему, у каждого человека в жизни гораздо больше интересного, чем он утверждает, просто зачастую это проходит мимо как незначительное и не запоминается.

Письмо второе, романтически-наблюденческое, к некой прекрасной даме

У нас окончательно наступила зима. За окнами сыплется мелкий снег, похожий на муку, и ветер просеивает в свете фонарей отдельные крупинки. И кажется, что снег этот не здешний, а прилетел из совершенно другого мира, откуда-нибудь с Шварцхольмской черной мельницы или из южных штатов, где Эдвард Руки-ножницы вырезает изо льда скульптуры. Фонари зажигаются, многоэтажки мигают огнями... Жизнь волшебна и прекрасна.
Бывает, что я по вечерам сижу за столом как раз напротив окна, пишу ответы на какое-нибудь задание при свете пары свеч (и матушке на работе, и мне постоянно дарят свечи, должен же хоть кто-то их использовать) и смотрю в окно на улицу, как темнеет, как сумерки полиэтиленовыми серыми пакетами опускаются на дома на той стороне, как зажигается тонкая гранатовая цепочка аварийных красных фонарей на разграничительной полосе дороги, как появляются то в одном, то в другом месте золотистые квадраты окон, похожие на светлячков... В этом действительно есть что-то волшебное, и, наверное, благодаря этому мне обычно хорошо пишется по вечерам. Мой персонаж из, прости господи, фанфика любил поздним вечером прогуливаться по городу, заглядывать в окна и придумывать разные истории о людях, которые могли бы жить, например, вот в этой квартире с кружевными занавесками, или вон в той, где на окно падает тень от фигурной решетки...

А напоследок я скажу... <Письмо третье, полночное, к монсеньору>

В мире, если приступить к рассмотрению этого вопроса со всей возможной серьезностью, есть только две действительно важных вещи: воображение и любовь. Воображение - это способ, любовь - это смысл. А если произвести множество заумных вычислений, поделить общий коэффициент бесполезности фантазий, взвесить всю эйфорию, подсчитать в процентах значение любви - не суть важно, к кому или к чему - на каждом этапе и поделить получившееся число на количество мгновений отведенного отрезка жизненного пути, можно узнать, сколько и насколько человек был счастлив.